На вопрос: «Тогда какого фига это было?» — ответил жнец. Он пояснил, что, скорее всего, где-то умирал демон, но так как у них очень сильна жажда жизни, он решил продолжить жить во мне. Нет, не слившись со мной или что-то подобное — просто он отдал мне свою духовную энергию, силу, демоническую защиту… Обычно демонам выживать помогает мгновенная регенерация и прочие телесные фокусы, однако их энергетика безумно сильна, и когда в мою душу влили посторонние энергетические потоки, я стала чем-то средним между человеком и демоном. С одной стороны, моя душа была человеческой, с другой — энергетические контуры, карма, аура и даже удача стали демоническими. И всё это перемешалось, слилось воедино, породив некий удивительный баланс: ощущая всё как человек, я относилась к жизни как демон, эмоциональный фон был смешанным, а демоническая составляющая, жаждавшая встречи с человеческой болью и энергией их душ, гнала меня к опасностям, влияя на мою Судьбу. Но при этом демоническая удача и жажда жизни каким-то неведомым образом не давали мне погибнуть. И вот это-то как раз и настораживало — почему я не умирала? Ведь демоны тоже смертны. Их тела сложно разрушить, но возможно, и души могут от них отделяться. Их не спасают превратности судьбы. Одно было ясно — жизнь пыталась меня уничтожить, загоняя в катастрофы, и в то же время меня тянула в них демоническая жизненная энергия, давно ставшая моей и, скорее всего, лишь укреплявшаяся в подобных ситуациях.

А ещё демоны заявили, что, судя по их впечатлениям, моя энергетика хоть и очень сильна, всё же не является ни человеческой, ни демонической. Из этого наш гениальный учёный-прозектор сделал вывод о том, что в момент рождения две энергетики слились, став чем-то третьим, но так как тело у меня было человеческое, духовная энергия «настроилась» на него и развивалась дальше как у всех людей, разве что становилась слишком сильной. А вот сейчас, общаясь с демонами, во мне становилось всё меньше человеческого, потому как энергия чуяла «своих» и просыпалась. Меняла меня, а точнее, моё мировоззрение, пробуждая то, что привнесла изначально, но что было подавлено общественной моралью и нежеланием моей человеческой половины быть слишком «странной». Впрочем, расследование было ещё не завершено и что-то здесь не сходилось — почему я выживала? И почему всё же оставалась человеком, если мне отдали именно энергетику? Может, мне дали не её, а что-то иное?.. Почему-то мне казалось, что в чём-то наши исследователи ошибаются, но вот в чём — понять не могла. Да и сами они явно этими объяснениями не удовлетворились, а потому поимка и допрос того самого демона стали у паранормальных существ приоритетом.

Короче говоря, вопросов по поводу аномалии стало только больше, и мои мучители ломанулись на поиски моего же спасителя с утроенным энтузиазмом. И только Михаэлис не забыл о том, что вообще-то я всё ещё жива, и поиски «врага» — это хорошо, но и о друзьях надо позаботиться. Он менял мне повязки, готовил еду, общался со мной, когда я грустила… И, что интересно, после известия о том, что я таки на самом деле не совсем человек, его отношение ко мне не изменилось. Клод смотрел на меня теперь иначе — подозрительно и словно не понимая, как вообще такое может быть, а вот Себастьян как ехидничал, так и продолжал ехидничать, как помогал советами, так и не отменил душеспасительные беседы с ворохом полезной информации… И только одно в нём изменилось — взгляд. Если раньше я всё же чувствовала, что я скорее еда, чем интересный собеседник, то теперь в его взгляде сквозил неподдельный интерес в те минуты, что я рассказывала о своей жизненной позиции или принципах. Я и раньше его интересовала, но стена пищевой цепочки не давала ему увидеть во мне личность, а вот теперь эта стена рухнула, потому как демоны таки не каннибалы, и демоническая энергия им силёнок не прибавит. Поэтому в глазах Михаэлиса читался неподдельный интерес, и я поняла, что он всё же разглядел меня — увидел, что я не просто пачка чипсов, и заинтересовался на самом деле, а не от скуки или из спортивного интереса.

День за днём мы с Себастьяном болтали обо всякой ерунде и об очень важных вещах. То обсуждали устройство организма демонов, способных регенерировать за счёт того, что тьма, окутывавшая Михаэлиса на стройке, и являлась его «плотью», а потому не могла получить ранения обычным оружием; то пытались пояснить свои жизненные позиции и принципы. И именно за этот месяц я поняла, что мы с демоном во многом похожи. Да, у меня и раньше такие мысли мелькали, но как же жаль, что мы с ним раньше не говорили о подобном — точек соприкосновения у нас было очень много, хотя в некоторых вопросах мы занимали диаметрально противоположные позиции. Например, я считала, что делать что-то, что тебе противно до омерзения, не стоит даже ради исполнения своих желаний или достижения незначительных целей, а Михаэлис говорил, что стоит — неудобство можно потерпеть, особенно если потом причинишь не меньшие неудобства виновнику своих «страданий», тем более если это всё превращается в соревнование по принципу «кто кого быстрее доведёт». Кстати, демон оказался довольно азартным и не просто не любил проигрывать, как я, например, но и обожал «соревноваться», причём не важно, в чём, поясняя, что любит не только побеждать, но и добиваться побед, потому что любит испытывать чувство превосходства. А вот я была в этом отношении не азартна. Зато мы сошлись в том, что ради собственной жизни можно перешагнуть через других, на зло надо отвечать злом, ради главной цели можно перенести что угодно, а ложь, вежливость к тем, кого презираешь, и труды на благо неприятных личностей для достижения собственных целей — норма жизни. Однако собственные, выбранные нами самими, а не навязанные кем-то принципы мы не собирались нарушать ни в коем случае. И это лишь самые яркие примеры общих черт наших моральных устоев.

Короче говоря, мне было с ним очень комфортно и спокойно, а ещё я больше не чувствовала себя «какой-то не такой», когда думала, что отличаюсь от окружающих, не считала нужным подстраиваться под образ среднестатистического человека даже в своих мыслях, и это была заслуга демона. Он был всё так же предельно вежлив и безмерно язвителен, но отношения у нас сложились совсем не такие, как раньше — я ему поверила, на самом деле поверила, хоть это и глупо, даже при том, что знала — аномалию он попытается устранить любыми способами. А сам Себастьян стал более открытым и уже не прятался за маской идеального дворецкого, позволив себе не только фамильярности, но и вполне искренние проявления эмоций.

И почему-то к концу августа я всё чаще начала замечать, что как только Михаэлис исчезал из поля зрения, на меня накатывала жуткая тоска, а как только он в нём появлялся, мир снова играл всеми цветами радуги. И если он был чем-то недоволен, начинала раздражаться и я, а когда демону было весело, моё настроение ползло вверх. Без него мне было тяжело дышать. С ним я улыбалась искренне и от всей души. Дура я. Потому что влюбилась в демона, чья цель — моя смерть. А я хочу выжить. Любой ценой.

И я грустила, понимая, что скоро мне придётся столкнуться с жестокой реальностью в виде попытки устранения аномалии тем, кто был мне безумно дорог, но стоило лишь ему испечь мне кекс и со словами: «Грусть не красит девушек, особенно когда они и так похожи на мумию с гематомой под глазом», — вручить его мне, как тяжкие мысли испарялись, и я принимала решение жить настоящим, а не будущим. Зря, наверное, но влюблённые глупы, и от этой глупости лекарства ещё не придумали. Ведь «любовь травами не лечится», а «сердцу не прикажешь». Да и несмотря на это глупое чувство, которое, как я думала, уж меня-то с моим отношением к людям никогда по маковке не огреет, я ничего не ждала — я знала, что Михаэлис исполнит свой долг и попытается меня убить, и не питала иллюзий на его счёт. Но самое странное — я понимала, что он должен устранить аномалию и не может поступить иначе, ведь, ослушайся он приказа, Повелитель уничтожил бы его самого. И именно в этом мы с Себастьяном были похожи больше всего — ради собственной жизни мы могли перешагнуть через что угодно. Вот только почему-то, чем больше я об этом думала, тем яснее понимала, что не хочу, чтобы он делал выбор. Не хочу, чтобы ему пришлось принимать решение — спасти себя или меня. Не потому, что он, ясное дело, выбрал бы свою жизнь, а потому, что всё же это причинило бы демону хоть и небольшую, но боль. А этого я ему не желала… Он был мне слишком дорог.

Так закончился август, и Динка с Лёшей благополучно отправились в институт. Я же, с помощью Михаэлиса нашедшая новую работу ещё неделю назад, каждый день трудилась в небольшом магазине оргтехники, куда меня каждое утро отводил демон, и он же каждый вечер забирал. Я пыталась хоть что-то выяснить об аномалии сама, но, как уже говорила, потерпела полное фиаско. Все, кто работал в роддоме, где я появилась на свет, уже уволились, а найти их оказалось очень сложно, потому как хакер из меня был никакой, а разглашать информацию добровольно персонал не захотел. Денег на взятку у меня было мало, но всё же я сумела договориться и найти тех, кто непосредственно принимал участие в моём появлении на свет и просто дежурил в тот день, однако это оказались лишь несколько санитарок и медсестёр, потому как акушер, принимавший роды, давно скончался, как и многие другие очевидцы, а кто-то просто покинул Москву и был вне досягаемости. Вот только ни те, с кем я встретилась, ни те, с кем связалась через интернет, ничего пояснить про беременность моей матери и то, как она проводила время в больнице, не смогли — слишком давно это было, так что вспомнить мать они не сумели. День же моего рождения запомнился им четырьмя смертями беременных женщин и двумя выжившими младенцами, не более того. Из-за всей этой суматохи с пострадавшими в аварии, медики стояли на ушах, и такой обычный, рядовой случай, как обвитие шеи младенца пуповиной, отошёл на второй план. Вот и пришлось мне биться головой в запертую дверь — никто ничего необычного, кроме большого количества смертей, не помнил, и выяснить что-то было нереально. Потому я просто продолжила своё обычное существование, вкрапляя в него ежевечерние поиски, которые, впрочем, были абсолютно непродуктивны.

Наблюдение за мной в этот период вёл только Михаэлис — остальные сконцентрировались на поиске таинственного демона из прошлого, и мне было очень спокойно от осознания того, что рядом не ошивается предатель Клод и вечно неадекватный Грелль. Кстати, о нём. Братец-морковка с нашей кровавой смертушкой окончательно спелся, причём совсем не так, как ожидал Сатклифф в начале данной эпопеи. Они стали самыми настоящими друзьями, и щебетание Грелля о том, «какое Лёшечка всё же чудо», стали скорее привычным ритуалом, нежели домогательством. Как сказал Лёхе сам жнец, у него и впрямь будет ещё очень много парней, а вот друга найти сложнее — там не страсть нужна, а взаимопонимание. И этого у них за август накопилось до и больше — после первой кладбищенской прогулки Лёха уверился, что Сатклифф его не тронет, и они продолжали такие вот «свиданки». Куда только жнец моего нерадивого родича не таскал — и в Нотр-Дам, и в Императорский склеп, и к Стоунхенджу… Короче, развлекались мальчики, как могли. И что интересно, чёрный юмор их стал ещё чернее, а вот пожизненный оптимизм, скрывавший в одном маниакальные наклонности, а в другом — депрессивные настроения, стал куда более натуральным, и Сатклифф, ведя с Лёшкой диалог, вёл себя куда адекватнее, чем беседуя с тем же Гробовщиком.