Иннин вдруг поняла, что это на самом деле не так уж много, и ощутила какое-то безграничное бессилие.

— Как это мерзко!!! — в отчаянии закричала она. — Вы… вы… настолько мелочны, вы и в самом деле нагородили целый дом интриг, и всё ради того, чтобы удовлетворить какую-то гадкую фантазию, о которой стыдно даже подумать! Великая Богиня, как я презираю вас, я ни одного человека в жизни не презирала больше, вы просто скопление мерзостей, причём мерзостей самого низкого пошиба! Бывает величие зла, величие греха, но куда вам до этого, вы просто гадкий червяк, исходящий злобой…

— Да! Да! Именно так! — с каким-то яростным сладострастием подтверждал Астанико. — И не претендую на что-то большее! Вам, вам и вашему брату, отчаянно хочется приписать людям какие-то возвышенные чувства и ещё что-то такое, вы оба воспитаны на книжках, вы абсолютно не знаете людской сущности, не понимаете ничего! И, между тем, я, жалкий червяк, не боюсь подвергнуть свою жизнь огромному риску только ради того, чтобы удовлетворить свою гадкую глупую фантазию, а вы и ваш брат не можете сделать этого ради спасения человека, которого оба, как сами полагаете, любите! И это я тут жалок, а вы велики, да?

Он с презрением расхохотался.

Иннин, рыдая, выскочила из залы.

Прошло много времени, прежде чем она смогла успокоиться и прийти в себя.

«Есть ли другой выход? — в отчаянии думала она. — Неужели мне придётся пойти на это?!»

Она рассчитывала, что госпожа Ниси сумеет что-то сделать, но всё происходило со стремительной быстротой, и мать до сих пор не смогли найти…

Чувствуя, что приходит от этих мыслей в состояние, близкое к умопомешательству, Иннин вспомнила о брате, который с самого утра лежал в своей комнате, и бросилась к нему.

Тот был в постели, измождённый и обессиленный после своего припадка, однако не спал.

Все занавеси были опущены; в комнате царил полумрак.

— Что теперь будет? — спросил Хайнэ глухо. — Что делать дальше?..

Иннин помолчала.

— Не знаю, — сказала она, наконец. — Я что-нибудь придумаю.

Брат зашевелился; шёлковые простыни и покрывала зашелестели. Хайнэ был в одном только ночном халате с недлинными рукавами и, пока он протягивал руку за верхней накидкой, Иннин успела увидеть в темноте искривлённый, уродливый силуэт его руки.

«Как хорошо, что я не видела его целиком, — пронеслось в её голове. — Это всё-таки ужасно…»

Она помогла Хайнэ завязать пояс, мучимая стыдом за свои мысли.

— Я хочу увидеть его, — попросил тот. — Пожалуйста.

— Хайнэ, я не могу… — начала было Иннин и остановилась, вдруг почувствовав, что некий барьер в её голове, заставлявший её много лет подчиняться установленным во дворце правилам, сломан. — Ладно, пошли.

Она знала многочисленные входы и выходы во дворце, неизвестные другим жрицам, тайные ходы, соединявшие павильоны и ведущие с этажа на этаж — в том числе, в подземелье. В своё время Даран показывала их ей, показывала единственной из своих учениц, потому что не сомневалась в ней. Это был ещё один из актов их невидимого взаимодействия.

«Хоть я и злюсь на тебя, а всё-таки знаю, что одна только ты не обманешь моё доверие и не станешь использовать известные тебе секреты в личных целях», — как будто бы говорила Даран, показывая Иннин то, что не дозволялось знать никому другому.

«Хоть я и ненавижу вас, но доверие ваше не предам», — как будто бы говорила Иннин, молчаливо принимая «подарки».

«Да плевать я на вас на всех хотела, — злобно подумала она сейчас, открывая одну из секретных дверей. — Плевать!»

Хайнэ медленно ковылял за ней следом.

Иннин пошла на единственную уступку своей не к месту проснувшейся совести — не стала отпирать дверь камеры, и Хайнэ пришлось общаться с братом через решётку.

Он прильнул к ней всем телом, вцепившись своими искривлёнными пальцами в толстые железные прутья, и ничего не произнёс.

Иннин вдруг пришло в голову, что он стесняется её и не может в её присутствии толком выразить своих чувств — она хотела было уйти и не могла себя заставить.

«Я и так незаконно привела его сюда. Я не могу ещё к тому же оставить их наедине, это уж слишком», — оправдывала она себя и в то же время чувствовала, что дело в чём-то в другом.

В чём именно — ей даже разбираться не хотелось.

Зато вот Хатори явно ничего не стеснялся — увидев Хайнэ, он улыбнулся, взял его руку в свою, почти насильно заставив брата отцепить её от решётки, и с каким-то чуть насмешливым выражением лица, отведя взгляд в сторону, принялся гладить уродливые пальцы.

Хайнэ молчал и дрожал, закрыв глаза.

— Хайнэ, только не делай глупостей, — монотонным голосом предупредил Хатори несколько минут спустя. — Не пытайся взять мою вину на себя и всё такое. Я-то справлюсь, а ты нет. Понял? Это моё решение.