Мыслей в голове не было, однако сердце начинало колотиться всё чаще — ритмичный стук перешёл в аритмичный и, наконец, в бешеный, как после быстрого бега.

Губы Хайнэ кривились, и ухмылка эта была, скорее, злой, чем горькой.

— Ах, так, значит, — проговорил он очень тихо и с угрозой. — Вот так…

Но злость тут же сменилась каким-то испугом.

Нет-нет, не может этого быть, так не может быть, почему, когда, они ведь даже не виделись толком?

Однако в этот момент до ушей Хайнэ донеслись звуки, превратно истолковать которые при всём желании было сложно — приглушённые стоны и вздохи.

Выпучив глаза, но всё же сохраняя остатки самообладания, чтобы стараться двигаться бесшумно, Хайнэ на четвереньках пополз к дверям. Вывалившись в коридор, он поднял голову и стал прислушиваться, чтобы понять, откуда идут звуки. Понять это было несложно — стоны неслись из-за закрытой двери в соседнюю комнату, вечно пустовавшую спальню Хатори.

Хайнэ зачем-то поднялся на ноги — зачем, он и сам не знал.

Точнее, была в его голове одна-единственная нелепая и смехотворная мысль: ну, подслушивать и подглядывать за ними на четвереньках — это совсем уж жалко…

Колени тут же отозвались болью, но сейчас это доставило Хайнэ какую-то злую радость.

Он специально пошёл на цыпочках — не затем, чтобы двигаться тише, а затем, чтобы тело отозвалось совсем уж невыносимой болью, от которой хотелось орать благим матом.

Хайнэ молчал и только кровожадно улыбался, как будто его главным желанием в этот момент было причинить своему телу самую невероятную пытку, которая только возможна.

Подобравшись к соседней комнате, он очень тихо и осторожно приоткрыл двери…

И тут же увидел их — и вживую, и в отражении зеркала.

Огненно-рыжие волосы брата, рассыпавшиеся по постели и частично свешивавшиеся с неё, полностью закрывали лицо и верхнюю часть тела Иннин, и Хайнэ видел только обнажённую ногу, согнутую в колене.

Ну и Хатори, разумеется. Хатори он видел целиком — вплоть до самых откровенных деталей, которые и раньше было невыносимо видеть.

Хайнэ затрясло.

«Ты… ублюдок, — подумал он с такой невероятной злобой, что если бы мыслью можно было убить, то от Хатори не осталось бы уже и пепла. — Я… я тебя ненавижу».

Это было даже хуже, чем тогда, когда Хатори вернулся после свидания с Марик. Тогда Хайнэ извёл себя, воображая эти сцены, но теперь он видел их вживую — и это было много, много хуже. И неважно, что вместо Марик была Иннин…

В тот момент это было совершенно неважно.

«Я убью тебя, — думал Хайнэ, сжимая руку в кулак так, как будто бы в ней был нож, который он собирался вонзить в обнажённую спину брата. — Я сейчас тебя убью».

Но никакого кинжала у него не было, и никого он не убил.

Когда Хатори глухо застонал и прекратил двигаться, Хайнэ очень осторожно прикрыл двери и вернулся к себе, всё так же на цыпочках, но на этот раз боль в коленях была несравнима с той болью, от которой изнывала, казалось, каждая клеточка тела — каждая жила, в которых сейчас, несомненно, текла не кровь, а чистейший смертоубийственный яд.

— Не прощу, — шёпотом повторял Хайнэ, стиснув зубы и прожигая горевшим от бешенства взглядом стену. — Не прощу, не прощу, не прощу, непрощунепрощунепрощуенепрощуникогда.

В какой-то момент это безумие всё же отступило, и в голове промелькнула первая осознанная мысль: не прощу — за что?

Но Хайнэ тут же нашёл ответ.

«Они мне лгали, — подумал он, вцепившись рукой в столешницу. — Лгали оба! Он утверждал, что постель его не интересует, и она — тоже. Оба в глаза говорили мне одно и то же, и оба солгали!»

«Ты же знаешь, мне это не интересно, я вообще предпочёл бы оставаться девственником до конца жизни».

«Я тоже никому никогда не смогу дать ни удовольствия, ни детей. Мы так похожи, Хайнэ, у нас с тобой одинаковый путь».

— Ложь, — прошипел Хайнэ с яростью. — Ложь, ложь, ложь! Не прощу!

Ему захотелось истерически смеяться.

Жалкий урод, калека, а он-то и впрямь поверил сестре, посчитал, что они единственные такие в мире.

Невинность, чистота…

«Почему я не убил себя тогда, — подумал Хайнэ, впиваясь ногтями себе в ладони и царапая предплечья. — Почему мне помешали?! Ничего, в следующий раз я это сделаю и сделаю так, Хатори, что мой труп до конца жизни будет стоять у тебя перед глазами. Ах, как жаль, что ты не боишься моего уродства, я бы изуродовал себя ещё сильнее, понял?! Или, может, это тоже было ложью, как оказалось ложью всё остальное?»