Странное чувство пронзило Иннин, такое, какого она никогда ещё не испытывала — смесь тоски, счастья и ожидания. Или, может быть, испытывала, но в далёком детстве, когда предавалась мечтам о дворце и своём пути жрицы… Слабый отблеск этого чувства также посещал её в самом начале отношений с Хатори.

Но теперь всё было по-другому — долгожданные явления волшебства, чудес, необычного, случились с ней именно тогда, когда она раз и навсегда выбрала другую судьбу. Тот путь, который она сочла под конец плодом собственного воображения, действительно существовал, и она получила тому несомненные доказательства… Но он уже был для неё закрыт.

С тоской Иннин перевернулась на бок и приложила ладонь к животу.

«Может, это ты будешь волшебником, — прошептала она. — Теперь я знаю, что у меня действительно есть способности, и я научу тебя. Даже если ты окажешься мальчиком».

Решение это вернуло ей спокойствие и уверенность.

Но, засыпая, она чувствовала себя вновь окутанной нежной дымкой молочно-белого цвета — то ли снег, то ли дым, то ли цветы, сквозь которые смутно проступали очертания женской фигуры.

И Иннин шептала, то ли наяву, то ли уже во сне:

— Я хочу хоть раз увидеть тебя снова, снова, снова…

Наутро она поднялась с твёрдой, непоколебимой решимостью разыскать волшебницу, каких бы усилий ей этого не стоило.

Таким образом, её поездка в столицу растянулась на гораздо дольшее время, чем было задумано. Из Арне ей слали письма; Иннин обещала вернуться со дня на день, а сама с тревогой думала о том, что предполагаемая дата родов приближается, однако продолжала день за днём приходить в торговый квартал в надежде встретить незнакомку там, где они однажды увиделись.

Никто о ней ничего не знал — ни хозяева лавок, ни посетители, никто как будто и никогда не видел. Иннин это не слишком удивляло, но она продолжала упрямо верить в свою удачу. Вопроса, зачем ей нужна новая встреча, у неё не возникало — она просто точно знала, что так должно быть.

И перед этой абсолютной, ни на чём не основанной уверенности, отступали любые вопросы, сомнения, соображения логики и даже безопасности.

В один из таких дней Иннин, вновь появившись в знакомой лавке, увидела, как белоснежный шёлк, на который когда-то любовалась, чуть наклонившись, волшебница, снимают с витрины и заворачивают в рулоны. В ответ на вопрос Иннин, служанка сказал, что материал продан, и его укладывают, чтобы доставить покупательнице.

Повинуясь внутреннему наитию, Иннин поспешила обратиться к хозяйке с желанием перекупить материал, причём объявила, что готова заплатить впятеро больше установленной цены. Хозяйка колебалась, опасаясь за свою честную репутацию. В конце концов, Иннин предложила, что сама съездит к покупательнице и договорится с ней обо всём.

С некоторым сомнением хозяйка протянула ей карточку с адресом.

«Госпожа Иллания Эбара» — было написано на ней.

Имя казалось каким-то нездешним, иностранным.

«Это она», — подумала Иннин с необъяснимой уверенностью и поехала по указанному адресу.

В саду, засаженном белыми розами, её никто не встречал — ни сама хозяйка, ни слуги, но ворота были открыты. Отбросив сомнения, Иннин прошла через сад, поднялась на веранду, увитую цветами и решительно толкнула двери.

Перед ней открылся прохладный дом, утопающий в синевато-лиловом, светлом сумраке.

Дверей в следующую комнату не было — вместо них тихо шелестела полупрозрачная светло-фиолетовая ткань, занавешивавшая проём в стене и всколыхнувшаяся от порыва ветра, который принесла с собой Иннин.

Иннин шагнула в этот проём, и шелковистая, мягкая ткань прильнула к её лицу и телу, на мгновение показавшись живым существом…

Госпожа Иллания Эбара сидела в центре просторной комнаты за мольбертом и рисовала. Все стены были увешаны картинами; там были и пейзажи — величественные горы, цветущие луга, штормовое море, и портреты людей в самых разных нарядах, и натюрморты — вазы с цветами, столы, заставленные какими-то диковинными предметами, причудливыми склянками, астролябиями, которые живо напомнили Иннин о господине Главном Астрологе и заставили её непроизвольно поморщиться…

Большое окно от потолка до пола, занимавшее значительную часть противоположной стены, было распахнуто настежь в благоухающий сад, из которого в комнату тянулись ветви цветущих кустарников, усыпанные крупными, тяжёлыми цветами.

Комната была тёмной и прохладной, сад же в проёме окна — пронизан солнечным светом. Он, несомненно, должен был вызывать у всякого человека желание поскорее пройти к противоположной стене, выбраться через окно наружу и окунуться в сияющее великолепие по-летнему ярких красок, насладиться медвяным благоуханием цветов… Впрочем, тот человек, который жаждал покоя и ничего иного, остался бы в комнате, и в её прохладной тишине обрёл бы желанное умиротворение.