В подобных горьких размышлениях он провёл всю следующую неделю, отвлекаясь лишь на то, чтобы поухаживать за своими розами и иногда — изредка — посидеть с племянником.

А потом в поместье Арне пришло письмо из императорского дворца на тончайшей бумаге, украшенной четырёхцветной мандалой.

Госпожа Ниси распечатала его и побледнела.

— Я не понимаю, что это, — проговорила она, опустив бумагу на стол. — Чья-то шутка? Но эту печать невозможно подделать.

— Что там? — нетерпеливо спросила Иннин, поднимаясь из кресла.

— Объявление о том, что нас собираются навестить… высочайшие гости. Но такого не происходило в течение последних двадцати лет, не меньше! — Госпожа была явно взволнована. — Императрица и её ближайшее окружение очень давно не покидали пределов дворца, по крайней мере, официально. А сейчас нас уведомляют о том, что нам предстоит принять полсотни человек, как минимум. Не знаю, соблаговолит ли к визиту сама Госпожа, но в числе гостей будут её супруг и всё ближайшее окружение… Я не понимаю! Почему именно мы?! Мы столько лет уединённо живём в глуши, здесь нет ничего интересного, что могло бы привлечь высочайшее внимание, усадьба совершенно не готова к приёму гостей…

Хайнэ, единственный имевший некоторые догадки о причинах столь неожиданного визита, чуть отодвинулся в сторону, надеясь, что никто не заметит выражения его лица.

Чуть позже от Верховной Жрицы пришло ещё одно письмо сестре, на этот раз неофициальное.

«Я хочу, чтобы ты устроила всё на высшем уровне, и не сомневаюсь, что ты это сделаешь, — писала она. — Полагаю, ты задаёшься вопросом, чем обязана такой высокой чести, и я отвечу тебе. Этот визит — лишь остановка на длительном пути, который мы собираемся совершить вглубь страны. Пришло время менять многое, и, в том числе, традицию отдалённости членов правящей семьи от народа. В некоторые периоды боги должны быть удалены от народа, в другие — спускаться к ним. Миссия жрицы как раз и состоит в том, чтобы уметь отличать одно время от другого. Знаю, что кто-то возненавидит меня за это, но я никогда не оглядывалась по сторонам. Я привыкла смотреть вперёд и в будущее, иногда совсем далёкое, и я знаю, что это то, что должно быть сделано. Пусть народ узрит супруга своей правительницы, и впечатление от его прекрасного облика затмит всё другое. В этом и состоит цель нашей поездки. Принимая её во внимание, отвлекись от собственных мыслей и переживаний на этот счёт и постарайся принести благо своей стране, как всегда старалась делать я».

— Нет, только не это! — закричала Иннин с каким-то почти животным ужасом. — Я не хочу, чтобы она была здесь, не хочу, чтобы видела моего сына!

Впрочем, надо было отдать ей должное — она быстро успокоилась, понимая, что не в силах отвратить неизбежное или как-то повлиять на уже принятое решение.

Хайнэ, воспользовавшись всеобщей суматохой, выскользнул в сад и побрёл по тёмным аллеям, пытаясь привести мысли в порядок.

«Это был искусно слепленный фасад, призванный прикрыть то, что она поддалась на мои угрозы, или мои угрозы послужили поводом к тому, чтобы принять подобное решение? — в смятении думал он. — Вряд ли я когда-нибудь это узнаю. Она слишком умна, никто никогда не сможет чего-то доказать или вырвать у неё признание, даже поставив её перед фактами… Впрочем, какая разница, чему именно обязано исполнение моей мечты? Онхонто будет здесь, я покажу ему озеро… Ему предстоит путешествие по стране, он наконец-то увидит мир, нашу страну, красоту нашей природы. Это, конечно, не свобода, но хотя бы часть её, а он принадлежит к той редкой породе людей, которые умеют радоваться и малому».

Хайнэ говорил себе, что должен быть счастлив, но что-то внутри отчаянно сопротивлялось и не верило в случившееся.

Это было, как если бы кто-то сказал ему, что с завтрашнего дня он будет полностью излечён от своей болезни.

В конце концов, он решил эту проблему, приняв деятельное участие в подготовке к предстоящему визиту. Суматоха в поместье царила страшная, деньги лились рекой — срочно заказывались новая мебель и убранство для покоев, составлялось меню, закупались продукты. Хайнэ присутствовал при всех переговорах матери с продавцами и лично руководил обустройством покоев, предназначенных для Онхонто. Чувство ирреальности происходящего уходило, постепенно уступая место взволнованному, радостному ожиданию.

«Вероятно, мне никогда в жизни больше не представится такого случая — выбирать ткань для простыней, на которых он будет спать, картины, которые принесут радость его взгляду, блюда, которые ему понравятся, — думал Хайнэ, трепеща. — Значит, я должен сполна насладиться тем счастьем, которое неожиданно выпало на мою долю. Чем бы ни пришлось за него расплачиваться».

— Ты совсем как я, когда готовилась к рождению ребёнка, — улыбнулась однажды Иннин, наблюдавшая за ним.

— Ах, сестра, так, может, истинное назначение Санья — это приносить счастье, защищать, заботиться? Ведь это — тоже власть, её светлая сторона, — пробормотал Хайнэ, слишком взволнованный, чтобы пытаться, как прежде, избегать наивных суждений.

— Нет, скорее, это мы — неправильные Санья, — помрачнела Иннин. — А все остальные — такие, как она. Забота? Кого этим можно обмануть? Мне смешно даже пытаться представить её доброй, великодушной защитницей.

Вопреки ожиданиям всех, она и не попыталась вмешаться в процесс подготовки к приезду и взять на себя хотя бы часть руководства, всё ещё пребывая в непривычных для Хайнэ растерянности и апатии.

«Всё это из-за Даран, — в конце концов, догадался он. — Она её боится».

И в тот же момент понял, что боится и сам.

«Для меня же будет лучше, если этот визит — часть давно запланированных ею событий, а вовсе не результат моих угроз, — подумал Хайнэ в последний день ожидания, стоя на обзорной площадке на самом верхнем этаже дома и глядя на открывавшийся глазам пейзаж. — Потому что в противном случае она никогда не простит мне, и даже не мой шантаж, а то, что ей пришлось пойти у меня на поводу. Что, если она и в самом деле убьёт меня? Что, если она едет сюда, чтобы исполнить свою угрозу и доказать, что двадцать лет — это мой предел? Смерть мою будет весьма легко списать на несчастный случай, я ведь так неуклюж в движениях, или, в крайнем случае, на естественное течение болезни. Никто даже не подумает на неё…»