Кое-как преодолев в себе ужас, он всё-таки заставил себя открыть глаза, но от этого стало только хуже.

Взгляду его предстало зрелище самых жалких, оборванных и изуродованных людей, которых он только мог себе представить — нищих, больных, калек, покрытых язвами и тянущих свои изуродованные руки, чтобы коснуться мостовой, по которой проходило «божество».

Улицы были запружены людьми, расступавшимися перед процессией во главе с Верховной Жрицей и Онхонто, как могли бы расступаться волны моря. Но позади них эти волны смыкались вновь, и паника подступала к горлу Хайнэ, как подступала бы к горлу любого утопающего. Его замутило, и весь остаток пути — к счастью, не слишком длинного — Онхонто пришлось практически тащить его на себе.

— Что с вами, Хайнэ? — спросил он, когда им удалось вернуться обратно в экипаж. — Откуда такой страх? Почему вам плохо?

— Уродство! — еле выговорил Хайнэ, переживший слишком большой ужас, чтобы держать себя в руках. — Я не могу, не могу, не могу видеть то, что уродливо! Вы даже представить себе не можете, что я при этом испытываю! Я много раз думал об этом, но я не могу справиться с собой! Это что-то физическое…

Задыхаясь, он рухнул на скамью, задёрнул занавески и повернул голову к Онхонто, глядя на него с таким выражением лица, какое могло бы быть у человека, умиравшего от жажды и получившего стакан воды.

— Поэтому я и говорил, что ваша красота — это то, без чего мир не мог бы существовать… — пробормотал он, чуть успокоившись. — Точнее, я не мог бы.

Онхонто подсел к нему.

— А если бы я был уродлив? — спросил он серьёзно.

— Тогда не знаю. — Хайнэ закрыл глаза. — Я бы всё равно любил вас, но не знаю, что могло бы помочь мне справиться с этим ощущением ужаса и отвращения, которые накатывают на меня при мыслях или виде уродства. Не важно, чьего именно, моего собственного или чужого. Я ведь жил, спрятавшись в этом поместье, не только чтобы никто меня не видел, но и чтобы самому ничего не видеть. И это правда обо мне.

Прохладная ладонь коснулась его руки.

— Но ведь в мире много всего прекрасного, — тихо сказал Онхонто. — Природа. Цветы. Горы и море. Черпайте успокоение в них.

— Да, но всё это так легко уничтожить! — закричал Хайнэ, слишком взволнованный, чтобы пытаться рассуждать здраво, и поэтому говоривший первое, что приходило ему на ум. — Знаете историю про государство Сантья, которое смыло под воду?! Я боюсь, что всё прекрасное, что есть на земле, может быть с неё стёрто, и останется одно только уродство! Я живу в этом постоянном страхе, я не могу из-за этого страха поднять голову, вся моя жизнь подчинена ему!

— Ах, вот оно как, — неожиданно задумчиво сказал Онхонто.

Хайнэ открыл глаза; сердце у него колотилось, как бешеное.

Онхонто внимательно посмотрел на него.

— Тогда представьте себе мир, в котором осталось одно только уродство, — предложил он. — У каждого есть собственное представление о красивом, но и о безобразном тоже. Так вот возьмите всё самое ужасное, от чего вы начинаете дрожать, и сделайте из этого мир. Тот, в котором нет ни природы, ни голубого неба, ни солнца, ни цветов. Только… не знаю, чёрная земля и чёрное небо, уродливые люди.

— И огонь, — прошептал Хайнэ. — Подземный Мир.

— Никакой красоты и никакой надежды, что она откуда-то появится. Ничего, на что можно было бы перевести взгляд и чем успокоить сердце. Что вы тогда будете делать?

— Не знаю. — Хайнэ посмотрел на него беспомощным взглядом ребёнка. — Умру?..

— Если это Подземный Мир, то вы уже умереть, — резонно заключил Онхонто. — Значит, этого выхода у вас тоже не быть.

— Тогда что?..

— Но у вас ведь есть вы, и это то, чего не отнять. Если вам некуда смотреть, смотрите в себя и сделайте так, чтобы это зрелище дало вам силы. Сделайте самого себя средоточием красоты, как вы её представляете, и вам не нужно будет больше пытаться схватиться за что-то другое, чтобы бороться со своим страхом.

— Но ведь я же уродлив.

— В вашем уродливом мире нет зеркал, нет озёр и рек, в которых вы могли бы встретить своё отражение. Вы не сможете увидеть самого себя. Представьте, что красота находится в вас, найдите её источник, и эта сила будет неисчерпаема, потому что она всегда будет с вами, и никто не сможет её уничтожить. И чем больше вы будете к ней обращаться, тем больше её будет становиться, так что однажды, когда её станет слишком много, она перельётся через край и затопит всё вокруг, как затопляет своими лучами солнце, когда восходит. И ночь станет днём, а ваш уродливый мир — прекрасным.

Хайнэ отвернулся к стене, часто моргая.

— Вероятно… в этом и в самом деле что-то есть, — глухо сказал он. — Я это представил.

Онхонто пододвинулся к нему, сжимая его руку крепче.

— На самом деле такой уродливый мир не смог бы долго существовать, — улыбнулся он. — Рано или поздно, в чём-то или в ком-то в нём зародилось бы желание красоты, потому что это первый из инстинктов, которые отличать человека от животного. И эта красота была бы найдена или построена, причём чем сильнее быть уродство и грязь вокруг, тем с большей силой разгораться в сердцах немногих желание прекрасного. Вам нечего бояться уродства, Хайнэ. Потому что красота рождается именно из него.