— Господин спрашивает, желает ли Хайнэ Санья сопровождать его во время поездки в столицу провинции Арне, — объяснила переводчица, находившаяся подле Онхонто.

Хайнэ растерянно взглянул ему в глаза, желая понять, какого ответа он ждёт, но не смог уловить ни малейшего намёка на то, было ли это искренним желанием Онхонто, или же данью приличиям, а то и следованием приказу Верховной Жрицы.

— Если Господин этого хочет, то я, конечно же, буду счастлив… — наконец, пробормотал он не очень уверенно.

И лишь когда они очутились вдвоём в одной карете, а шорох камней под колёсами заглушил их голоса, Онхонто сказал:

— По приказу Верховной Жрицы, я уже бывать в Нижнем Городе. Это вызвать… сенсацию, столпотворение. Люди быть везде — на улицах, на крышах, они свешивались из окон, дрались, я никогда не видеть столько людей. Меня заставить пройти перед ними по улицам, и все тянуть ко мне руки, протягивать больных детей, умолять даровать им исцеление и счастье. Это не было для меня внове, все наши соседи на Крео также приходить и просить меня молиться за них, а потом часто говорить, что я совершил для них помощь, что это благодаря мне их миновало то или иное горе. Не то чтобы я верить в это, но… И лишь потом я узнал, что моё появление в Нижнем Городе принесло ужасную трагедию. Множество людей погибли в давке, сотни, тысячи…

Хайнэ мгновенно понял его чувства и схватил его за руку.

— Вы опять об этом? О том, что в вас кроется какой-то корень несчастья и зла? Что мне сделать, чтобы доказать, что это не так? Точнее, может быть, и так, но вы не должны винить себя за это! — торопливо, горячо проговорил он. — Не бывает так, что что-то приносит одно лишь добро, во всём кроется противоположная, теневая сторона! Но без этого не может существовать мир. Вы приносите и счастье, и несчастье. Но чем сильнее, ужаснее последнее, тем прекраснее и волшебнее первое. Избавив мир от себя, вы избавите его не только от горя, но и от самой большой радости, которая доступна человеку. Жертвы… необходимы. Так же, как каждому из нас необходимы страдания, а не одно только удовольствие. Я знаю, что это жестоко, но это так. Я знаю.

— Хайнэ. — Онхонто ласково улыбнулся, пожав его руку. — Вы думать, я всего этого не понимаю?

— Но тогда что же заставляет вас так страдать?! — в отчаянии и изумлении воскликнул Хайнэ.

Онхонто помолчал.

— Обыкновенное… себялюбие, — наконец, ответил он с некоторым трудом. — Да-да, Хайнэ. Я не желать роли, приготовленной для меня судьбой, не хочу приносить ни несчастья, ни счастья. Я не хочу быть божеством, я хочу быть обыкновенным человеком и жить в своё удовольствие. Я, наверное, желать бросить вызов Богине, или Богу, или тому, кто меня создал. Прежде у меня не было мыслей о борьбе с мирозданием, но судьба вознесла меня слишком высоко. Я долго старался этого не замечать, но, видимо, это участь любого человека, который оказывается на вершине: он возносится. Возносится в своей душе, каким бы смиренным ни был в начале. И тогда у него появляются честолюбивые мысли. Он желает воспротивиться своему создателю, он начинает считать себя равным ему. Вот, если хотите, правда обо мне.

Хайнэ на какое-то время онемел.

— Вы… казались мне образцом того, что я сам не мог сделать, — сказал он, когда к нему вернулся дар речи. — Образцом смирения, принятия своего пути, каким бы мучительным и тяжким он ни был. Это я всегда роптал против божества, которое наградило меня такой участью, это я всегда мечтал кинуть ему вызов, и только глядя на вас, понимал, что это неправильные, злые мысли. Что на самом деле я хочу быть таким, как вы, что хочу терпеливо сносить свои страдания, не омрачая себя ни обидой, ни злостью, ни ненавистью к создавшему меня. А теперь вы говорите такие вещи…

Онхонто по-доброму рассмеялся.

— Вот видите, как легко противоположности меняются местами, — сказал он. — Вы правильно сказать, что у всего есть своя теневая сторона, но свет и тень постоянно сменяют друг друга, как день и ночь. Добро становится злом и наоборот. Слишком часто под внешним слоем оказывается нечто, совершенно противоположное ему. Прекрасная роза прячет под своими лепестками шипы. Вы полагать, что я являться образцом смирения и великодушия, и полон любви к людям, но на самом деле я гордец и себялюбец, и люди мне безразличны. Вот увидите, скоро вы поймёте, что в вас гораздо больше любви к ним, чем во мне.

— Во мне?! — вскричал Хайнэ. — Я полон ненависти, зависти и раздражения ко всем вокруг! Это смешно — то, что вы говорите! Прекратите наговаривать на себя, я всё равно этому не поверю. Впрочем, если вам так хочется считать себя злым, пожалуйста. Я уже говорил вам однажды, что буду любить вас, даже если вы захотите уничтожить весь мир. Так что эти ваши слова меня не пугают. Бросайте вызов Госпоже, Богине и кому угодно, я поддержу вас во всём, что бы вы ни решили. — Он сделал паузу и добавил притворно сердитым тоном: — Вот только вы же почему-то согласились ехать сейчас в город и снова видеть всех этих несчастных, которые желают поглядеть на ваше прекрасное лицо, услышать ваш прекрасный голос и обрести в них утешение. И где же ваш вызов?

Но Онхонто промолчал и только улыбнулся.

Когда они приехали и выбрались из кареты, яркий солнечный свет ослепил Хайнэ. Он прикрыл глаза правой рукой, левой беспомощно цепляясь за Онхонто, и заковылял куда-то, подчиняясь его движениям — а потом ему стало попросту страшно открывать глаза. Отовсюду слышались голоса, крики и нарастающий гул, похожий на сход лавины. Хайнэ понял, что их окружает толпа, и его затрясло — слишком силён был в нём страх перед большим скоплением народа, слишком сильно отзывались воспоминания семилетней давности.