— From Soweto[x], - ответила она. — Представляешь, где это?

— South-Western Township, Юго-западное поселение, — с трудом переведя дыхание, блеснул своими географическими познаниями я. — Пригород Йоханнесбурга, крупнейшего города ЮАР.

— Откуда ты так много знаешь о моей родине? — удивилась Джой (чемпионат мира по футболу в ЮАР тогда еще даже не намечался).

— Ну, как же! — расцвел я. — Восстание в Соуэто, начало конца апартеида. Это было давно, еще Советский Союз был, а не Россия. В школе, когда учился, нас этим пичкали.

— Да, знаю, это было в 1976 году, — отозвалась Джой. — Мы тоже в школе это проходили. А… ты женат?

Ее вопрос прозвучал очень тихо и напряженно, словно она не была уверена, уместно ли спрашивать о таком белого господина.

— Да, конечно, — ответил я. — Женат, у нас сын ненамного моложе тебя. А что?

Джой долго молчала.

— Я не коренная жительница ЮАР, — наконец, ответила она. — То есть, родилась я в Соуэто, как и мой отец, но мама моя была из Эфиопии.

«Так вот откуда узкое лицо и тонкий нос!» — похвалил себя за наблюдательность я.

— В конце семидесятых там была война. Я не представляю точно, кто с кем воевал, но Советский Союз помогал Эфиопии (эфиопско-сомалийский конфликт, 1977–1979 годы, вспомнил я). Мама тогда была совсем молоденькой и очень красивой. Их селение освободили, и вместе с войсками были русские, советские. Среди них был один, его звали Петр (Джой произнесла это имя смешно: «Пьотер»). Мама пришла к нему ночью и отдала ему девственность. Они были вместе только раз, но мама полюбила его на всю жизнь. Представляешь, они ведь даже не могли разговаривать друг с другом, потому что мама не говорила ни по-русски, ни по-английски, а Пьотер не говорил на ее языке. Но Пьотер ушел, уехал, а у мамы родился сын, которого она назвала Уски, потому что это звучало похоже на «русский». Это был скандал, потому что мама с детства была просватана за парня по имени Хайле. Старейшины даже хотели убить маму, но только прокляли ее и выгнали из селения. Она погибла бы с ребенком, наверное, но Хайле любил ее и ушел вместе с ней. Они долго скитались, потом где-то осели. Хайле много работал, а когда в ЮАР начали отменять систему апартеида, загорелся идеей эмиграции туда. В 1991-м году мама с Хайле, Уски и вторым моим старшим братом Кгала приехала в Соуэто. Потом Хайле умер, и мама вышла замуж за местного по имении Джон Удугве, за моего отца.

По сравнению с Соуэто в фавелах Рио-де-Жанейро, куда бразильские полицейские боятся даже заглядывать — законность и порядок, как в женском монастыре. Жить там очень страшно, законов нет совсем, и отца как-то зарезали в пьяной драке. Уски закончил школу, получил образование и ушел служить в армию, где погиб от случайного взрыва. Кгала пошел по совершенно другой стезе, начал торговать наркотиками, и его застрелили полицейские. Мы остались с мамой одни. От всех этих смертей у нее стало не совсем хорошо с головой. Она все рассказывала мне про родину своего любимого, первого мужчины по имени Пьотер, про Россию. Она говорила, что это единственное место на земле, где нет черных. Там живут белые добрые великаны, такие, как Пьотер, и что зимой там так холодно, что реки и моря замерзают, как вода в морозилке. Она говорила, что с самого начала хотела уехать с Пьотером туда, но он не мог взять ее с собой. У него, как у тебя, была жена и сын там, в далекой России. Но мама всю жизнь мечтала о России и говорила мне, чтобы я, когда она умрет, обязательно постаралась уехать туда. Мама была еще нестарая, в мир иной не собиралась, и я совершенно не думала про Россию. Но год назад к нам в дом ворвались пьяные бандиты и изнасиловали нас с мамой. Их было человек десять. У меня пошла кровь, и меня быстро отпустили, заперли в кладовке. Над мамой глумились всю ночь, и через два дня в больнице она умерла. Дома были деньги, почти две тысячи рандов (двести долларов), еще я продала нашу хибару и собрала целую тысячу долларов. Я отдала их, чтобы мне сделали приглашение от одной черной женщины по имени Виктория, которая давно вышла замуж за русского и живет в Москве, зарабатывает тем, что «крышует» девочек из Африки. Визу я получила, билет мне оплатила Виктория. Я прилетела вчера вечером, сегодня мой первый рабочий день. Я буду целый год работать на нее, но потом я свободна. Могу уехать домой, в ЮАР, но я хочу остаться здесь.

Джой замолчала, потом заглянула мне в глаза:

— Ты не хочешь, чтобы я осталась здесь, с тобой?

Я даже слегка вздрогнул от неожиданности.

— В каком смысле? — переспросил я. — Как ты себе это представляешь?

— Не знаю, — пожала плечами она. — Просто… Ты такой большой, красивый, сильный. Наверное, Пьотер был похож на тебя. Ты первый мой мужчина, с которым я была не по принуждению, и не за деньги… То есть, с тобой я тоже за деньги, но — не совсем. Вернее, совсем даже не за деньги. Ты мне так нравишься… Мне так хорошо с тобой, мне никогда ни с кем не было так хорошо. Я понимаю, у тебя жена, она белая и наверняка очень красивая. Сын… Я тоже могла бы родить тебе сына, у него была бы очень светлая кожа, как у моего брата Уски. Он был очень красивый, и наш сын тоже был бы очень, очень красивый. Ты мог бы снять мне какое-нибудь жилье, и мы бы встречались раз или два в неделю, как ты сможешь. Или, может быть, тебе нужна прислуга? Наверняка у тебя большой дом, я могла бы жить где-нибудь в дальнем углу, делать всю работу по дому, и твоя жена, белая госпожа ни о чем не догадывалась бы. Мы с сыном очень сильно любили бы тебя, и ты никогда не захотел бы нас прогнать.

Она говорила все это, и ее сияющие глаза были устремлены куда-то вдаль из этой темной комнаты с круглой кроватью под балдахином. Но вот взгляд ее потух, словно кончился в ее мозгу прекрасный, волшебный фильм.

— Конечно, это только мечта, — вздохнув, сказала она. — Сказка, как говорила мама. Извини.

И она тихо заплакала. Я притянул к себе ее коротко стриженую мелко-курчавую голову, поцеловал ее странно пахнущую дымом макушку и тоже заплакал. Я плакал о том, что рядом со мной сейчас не та, кого люблю я, а совершенно неведомая мне еще три часа назад чужая, черная женщина, которой по какой-то саркастической усмешке судьбы за полтора часа знакомства мне удалось внушить такое чувство, что вот уже она совершенно искренне любит меня, готова рожать от меня детей и вообще идти за мной на край света без раздумий, сомнений и качаний. А мне это ее большое, честное, светлое чувство — до лампочки, потому, что: «…открыт Париж, но мне туда не надо».

— Why are you crying? — воскликнула Джой, вытирая мне щеки. — Why are you so sad? Is it because of my foolish tale?[xi]

— Нет, — стараясь не хлюпать носом, ответил я, отводя ее пальцы от лица. — Это не из-за твоей глупой истории, это из-за совсем другой глупой истории.

Она поняла, белозубо улыбнулась: «Yea, okey».

— Да, окей, — подтвердил я. — Все в порядке. Ну, все, уходи. Go, go home.

Джой застыла, словно я ее ударил, потом молча встала и начала одеваться. Оделась, тихо пошла к выходу. Уже в дверях обернулась:

— Will we meet again?[xii]

Я посмотрел на нее, покачал головой — нет, не увидимся. Она кивнула, словно говоря: «Да, понимаю». Отперла замок, открыла дверь.

— What is your name? — спросила она на пороге. — Как тьебьа зовуд?

— Никак, — ответил я, словно стирая с листа моей памяти последний и единственный штрих, свидетельствующий об этой такой странной, такой волшебной и такой ненужной мне встрече. — No one. My name is no one.

— Оkey, — снова улыбнулась она. — If Im lucky to get pregnant from you and I have a baby boy Ill call him Noone[xiii].