— Что, вот так, сразу? — неуверенно спросил я.

— Я веду себя немного эпатажно? — вскинула брови Ива, заканчивая с моим ремнем и переходя к пуговице брючного хлястика. — Мне и самой так кажется. Но давай простим это женщине, у которой год как не было секса. Или ты против?

Я покачал головой — ну, конечно же, я не был против. Мы не виделись год или чуть больше, — так что же, у нее после меня не было мужчины? А где же у нас, как минимум, муж? В общем, это было несколько странно, но очень возбуждало. Вжикнула молния, и увлекаемые вниз кошельком, ключами от машины и прочим карманным содержимым, мои брюки лавиной сошли на пол. С видом бывалого автомеханика, со словами: «Ну-ка, посмотрим, что тут у нас, так, так!» рассматривающего поломку, Ива опустилась передо мной на колени. Ее пальцы, приникшие под резинку моих трусов, были холодны, как лед.

— Ты что, с ума сошла? — закрывая глаза, спросил я, на самом деле не очень интересуясь ответом. — Дай мне хотя бы в душ сходить!

Ива промычала в ответ нечто совершенно непечатное, видимо, долженствующее означать: «К черту душ!», и это были последние наши слова на протяжении ближайших полутора или двух часов.

Потом мы голые лежали рядом.

— Так все плохо? — спросил я, теребя мочку ее раскрасневшегося уха.

— А-ха-ха! — деланно расхохоталась Ива, поворачивая ко мне голову. — Да, уж, лаконичнее издевку трудно придумать! Молодец! Пять!

— Да я не в качестве издевки, — ответил я.

— Знаю, извини, — становясь серьезной, сказала Ива. — Да, Сень, все плохо. Все настолько х….во, что жить не хочется.

Ее глаза покраснели, но она удержала слезы. Я прекратил теребить ее ухо.

— Что такое?

— Да что, что? — переспросила Ива, аккуратно убирая с нижнего века слезу. — Все то же. Этот то не работает совсем, а если устроится, то нигде подолгу задержаться не может. Не помнишь, у него прорабом такой Олег работал? (я хорошо помнил историю с Димой-Заказчиком, кивнул). Он сейчас работает технадзором в какой-то большой фирме, строят чего-то на Профсоюзной. Абик к нему подъехал, про старые дела напомнил, на слезу надавил — ты знаешь, он это может. Ну, тот и порекомендовал бывшего шефа подрядчику своему, да еще и дал превосходные характеристики. Тот проигнорировать рекомендацию заказчика не решился, и Аббаса взял, да не просто, а начальником стройки. И что ты думаешь? Через два месяца разругались в дым. Аббас вроде как деньги взял под отчет и не отчитался. Олегов подрядчик ему в ответ зарплату не заплатил, мой в отместку компру какую-то про их фирму слил. Ну, скандал, Абика, разумеется, поперли. Так ведь и Олегу пришлось уйти! А ты выпить, случайно, ничего не захватил?

Я захватил. Ива выпила высокий бокал предусмотрительно замороженного мною своего любимого мартини, как марафонец воду после финиша.

— Пью каждый день, — посетовала она. — Нервы ни к черту.

Она взяла бутылку, налила себе еще.

— Но что самое интересное, он что работает, что не работает, денег в доме нет в любом случае. Казино закрыли, он теперь по игорным автоматам шляется, все там спускает. А когда денег нет совсем, сидит дома, что-то бубнит над книжками своими мусульманскими. Хвалится, что начал учить арабский, чтобы читать Коран в оригинале, представляешь?! Дома жрать нечего, Дашка в истерике бьется, ей не в чем на выпускной идти, а этот Коран читает! А еще набрал каких-то кредитов, и сетует, что я не помогаю ему их отдавать! Ну, то есть охренел окончательно!

К ее глазам вновь подступили слезы, и она с размаху опрокинула в себя второй стакан мартини.

— В общем, с этой стороны мне помощи нет никакой, — сокрушенно мотая головой, продолжала Ива. — У Дашки постоянные проблемы, она де и маленькая, и прыщавая, и сисек у нее нет, и мальчики на нее не смотрят, и во всем виноваты родители. А поскольку отец, как только она начинает, встает и уходит, то остаюсь одна я. Дашка кричит, что лучше бы она в детстве умерла, я визжу в ответ: «Заткнись, дура!» И вот мы так орем друг на друга, а потом в обнимку рыдаем. А потом приходит выпивший отец и рассказывает нам, что мы дуры никчемные обе. Мы срываемся в ответ на него, а он говорит, что скоро у него «лавэ» будет, как гондонов в аптеке, и тогда он будет «всех на х…ю вертеть», в том числе и нас обеих. Этот дурдом продолжается до двух, до полтретьего, потом все разбредаются спать. Я в семь соскабливаю себя с подушки, поднимаю совершенно никакущую Дашку, чуть не на руках тащу ее умываться, впихиваю в нее завтрак, вдеваю ее в одежду и в таком состоянии полу-зомби отправляю в школу. Сама вырубаюсь минут на пятнадцать-двадцать, и к десяти вприпрыжку несусь на работу. Вечером возвращаюсь, вся такая одухотворенная тем, что шеф наорал, или зарплату уже две недели задерживают, что сейчас вернутся пьяный муж и нервическая дочь, сажусь без сил в кресло и смотрю на люстру, выдержит или нет. Но поскольку вешал ее Аббас, рисковать боюсь. И газом, как мама, не выйдет, потому что плита электрическая-я-я!

И она все-таки зарыдала, уронив лицо в ладони и содрогаясь всем телом. Я смотрел на вздрагивающий стянутый резинкой пучок волос у нее на макушке, на ходящие ходуном острые лопатки на худой спине, и мне стало фантастически, феноменально, вселенски жаль эту женщину. Я взял простыню, укрыл ее согнутую спину, сел рядом, обнял за плечи.

— Все, Сень, я больше так не могу, — всхлипывая, замотала головой Ива. — Ты прости, я дура была, когда тебя отталкивала, хрень какую-то писала. Возьми меня к себе, с собой, под свое крыло, я больше не буду выкобениваться. Простишь? Возьмешь?

Она подняла на меня свое заплаканное, в потеках туши лицо, и я понял, что она совершенно пьяна.

— Да, да, конечно, — ободряюще улыбнулся я.

Ива стянула с плеч простыню, вытерла краешком ткани лицо. Потом поднялась, сделала шаг, встала передо мной. Ее гладкий, в розовых пупырышках депилированных волос лобок оказался прямо у моих глаз. Взяла мои ладони, положила себе на бедра.

— Скажи, ты все еще любишь меня? — спросила она.

Я поднял на нее взгляд, через V-образный прицел ложбинки между грудей посмотрел ей в глаза. В них был коктейль из расслабленности, усталости, небольшого количества нежности, и все это замешано было на тревоге и беспокойстве. За себя? Близких? За свое будущее? За ответ на свой вопрос? Да, как-то совсем не так представлял я себе эту нашу встречу.

— Да, ответил я. — Конечно.

Ива нагнулась, выдохнула мне в губы густо пахнущий мартини поцелуй. Потом снова села на край кровати, опрокинулась назад, широко развела ноги.

— Иди, люби, иди, трахни меня! — сказала она, закрывая глаза. — Иди, я хочу тебя, я вся твоя. Иди, скорее!

Я опустился на колени между ее распахнутых ног, положил ладони на ляжки. Вход в ее лагуну напоминал сейчас приотворенную дверь с красноречивой табличкой: «OPEN». А разве не этого я хотел, не об этом мечтал? «Что, реконкиста?» — невесело подумал я про себя и сам ответил: скорее это напоминало процесс, для которого больше подходило английское определение «outbid»[xiv].