И ушла. Такой она мне и запомнилась — стоящей вполоборота в проеме двери, сбезнадежной улыбкой глядящей на меня своими грустными глазами, в которых расплавом черного перламутра плескались слезы.

Но милая чернокожая девочка, обогнувшую в тщетных поисках счастья половину земного шара, занимала мои мысли недолго. Безусловно, скоро она перестанет быть такой естественной и непосредственной, профессия быстро выбьет из ее курчавой головки романтику и иллюзии. И Джой станет шлюхой — не по названию, потому что много вполне приличного народу женского пола на протяжении последних нескольких тысяч лет существования человечества продают свое тело для того, чтобы выжить, а человечество, стыдливо отводя глаза, с этим соглашается. Скоро Джой станет шлюхой по призванию, то есть сознательно смирится с тем, чем она занимается, найдет в этом некоторые весьма привлекательные моменты (деньги, конечно, да и регулярный секс не только приятен, но и весьма небесполезен женскому организму), простит себя за это, оправдает. И забудет она унаследованные от матери бредни о большом сильном белом мужчине, и о красивом, светлокожем сыне от него. Такая вот картина ее будущего нарисовалась у меня в голове, сразу отступило легкое, но неприятное пощипывание там, где в глубине души у людей обычно прячется совесть, и я забыл о Джой много раньше, чем получил от Ивы эсэмэску с текстом: «Спасибо за вечер. Целую».

Следующие почти три года в моих отношениях с Ивой я сардонически назвал «реконкистой» — «отвоеванием», или «перезавоеванием». Я дал себе отчет в двух вещах — что выкинуть эту женщину из головы, сердца и яиц я не могу, равно как и разобраться в том, почему, не отвергая моих ухаживаний в принципе, она не возвращается к прежнему качеству отношений. А ухаживания мои были очень настойчивы и дорогостоящи. В ту первую осень «реконкисты» я подарил ей на день рождения поездку в Париж, о которой Ива при своей зарплате и неработающем муже могла только мечтать. Из поездки она вернулась восторженно-восхищенная, но на последовавшей нашей встрече снова не позволила перейти черту. Год прошел в нечастых и бесплодных встречах, а на следующий день рождения она получила в подарок от меня бриллиантовое кольцо, привязанное алой ленточкой к огромному розовому букету. Внешне это все очень напоминало предложение руки и сердца; Ива от восторга не дышала, и в ее взгляде явно читалось: «Я на все теперь согласная!» Но мы встречались, наступал вечер, и Ива виртуозно снова избегала постели, и я даже не мог понять, как это ей удается. Я ничего не понимал, бесился, кусал себя за хвост, но поставить вопрос «ребром» не решался, боясь навредить, сломать все окончательно. На следующий год ближе к лету Ива как-то между делом завела разговор о том, что у Дашки нашли какую-то подростковую кожную болячку, и что врачи посоветовали срочно вывезти ребенка в Израиль, на Мертвое море. Я пообещал Иве, что Дашка обязательно туда поедет, раньше, чем придумал, от чего придется отказаться, чтобы выкроить необходимую на поездку и лечение весьма круглую сумму. Ива получила деньги, восторженно благодарила, а на мой вопрос: «Увидимся, когда вернетесь?» многообещающе кивала головой. И ни разу не звонила мне из Израиля, ни в течение недели после возвращения. Я ходил злой, а Марина снова настойчиво и озабоченно интересовалась, что у меня случилось на работе. Наконец, я не выдержал, и позвонил сам. Ива ответила, как ни в чем ни бывало, сразу кинулась взахлеб рассказывать о своих и Дашкиных Израильских впечатлениях, и на мое робко-растерянное: «Может, встретимся?» рассыпалась: «Конечно, конечно! Ты просто не звонишь, я думала — занят…» Я положил трубку со странным чувством, что лекарства от делания-бабами-из-нас-дураков не существует, и вряд ли когда-нибудь будет изобретено.

Эта встреча получилась особенной. Ели, пили, общались легко и непринужденно, как тогда, раньше. От вина даже у меня кружилась голова, а Ива была просто пьяна. «Я хочу пригласить тебя на продолжение вечера», — решительно кинулся в омут я. «А давай!» — безбашенно согласилась Ива. Я привез ее в тот самый эдалт-отель, в котором года полтора назад мне ее заменила черная Джой. «О, здесь можно танцевать стриптиз! — воскликнула Ива, увидев толстый хромированный шест посередине комнаты. — Арсений Андреевич, хотите, я станцую вам стриптиз?» Разумеется, я хотел. Под удачно нашедшийся среди саунд-треков местной аудо-системы стриптиз-гимн «You Can Leave Your Hat On» Ива, сбрасывая с себя вещь за вещью, вдарила зажигательный танец вокруг шеста. Я смотрел с замирающим сердцем, готовый к тому, что в любой момент со словами: «Ну, побаловались, и хватит!» шоу закончится. Но когда с Ивы слетел лифчик, я понял, что буду очень большим дураком, если сегодня не доведу дело до логического завершения. Я оторвал Иву от шеста, бросил на кровать, в изголовье и изножье которой я заранее приметил металлические цепи с толстыми кожаными ремнями на концах, — номер был оборудован в стиле BDSM. Пока я звенел пряжками, фиксируя ремни на Ивиных запястьях и лодыжках, она с нескрываемым интересом наблюдала за мной. «Кажется, Арсений Андреевич, вы собираетесь меня изнасиловать? — пьяненько усмехнулась она. — Что ж, я не против». Я натянул цепи, растянув Иву на кровати наподобие апостола Андрея, распятого на Х-образном кресте. Вожделение просто клокотало внутри меня, — никогда еще передо мной не было столь возбуждающей картины. Я мгновенно скинул с себя одежду, но вот незадача — на Иве оставались трусы, и чтобы снять их, нужно было расковать ей ноги, как минимум — одну. Я не захотел даже на секунду рисковать полным контролем над ситуацией, и просто сорвал тонкие стринги с ее бедер. «Купишь новые, — промурлыкала Ива, закрывая глаза. — Две пары». Я налетел на нее, как цунами 2004 года на тайский берег. Лишенная возможности «помогать» мне своими телодвижениями Ива была особенно хороша, и я делал с ее беспомощным телом что хотел, она только стонала и вскрикивала. Но через полчаса, не открывая глаз, она внятно произнесла: «Хочу сзади». Это никак не представлялось возможным выполнить, не расстегнув оковы, и полагая, что теперь-то птичка вряд ли куда-нибудь денется, я снял с нее ремни. Но, перевернувшись, Ива потребовала снова привязать ее. Когда все кончилось, и мы лежали рядом, приходя в себя, Ива сказала: «Оказывается, быть беспомощной — очень сексуально. Мне понравилось. Хорошо, что потенциальные насильники-маньяки не знают этого обо мне!» Когда я привез ее домой, мы еще долго сидели в машине и целовались взасос, «как тогда», я тискал под блузкой ее грудь, а ее пальцы хозяйничали у меня в брюках. У меня в душе был май, цвел жасмин, и было мне от силы семнадцать лет. «Я люблю тебя», — сказал я ей на прощанье. Ее губы уже открылись в ответ, но именно в эту секунду зазвонил телефон. «Да, Абик, — ответила Ива в трубку совершенно будничным, серым, рабочим голосом. — Задержалась в офисе, потом с Наташкой выпили по чашке кофе и паре рюмок коньяка. Я уже почти у дома, буду через пять минут. Ставь разогревать ужин». И — все, мне на прощанье достался только воздушный поцелуй. Но все равно я был совершенно счастлив, и даже Марина с иронией заметила: «Прям летаешь. Уладились неприятности на работе?» Но летал я недолго.

Я звонил, предлагал встретиться, но Ива под разными предлогами от встреч уклонялась. Я снова ничего не понимал, но то, что я считал долгожданной победой и возобновлением отношений во всем их объеме, таковым Иве определенно не казалось. Наконец, я взорвался. Во время очередного телефонного разговора я буквально закричал: «Ну сколько же можно?! Ты водишь меня за нос, как быка на цепи! Так нельзя! Я добиваюсь твоего расположения уже несколько лет, и ты не слепая, чтобы этого не заметить. И вот после того, как ты дала мне огромный, толстенный повод считать, что мы снова вместе, как раньше, ты отворачиваешься от меня, как от назойливого попутчика в троллейбусе. Что, как в анекдоте: «Что мы с вами переспали, это не повод для знакомства»? Можно от тебя услышать оценку наших отношений на сегодня?» Видимо, слегка опешив от моего крика, Ива зашептала в трубку, что она не может с работы так долго разговаривать на такие сложные темы. «По телефону ты не можешь, встречаться ты не хочешь! — не унимался я. — Как нам обсудить с тобой эту проблему?!» «Не знаю, — явно с трудом сдерживая раздражение, ответила Ива. — Письмо напиши!» И отключилась. Я скрипнул зубами так, что захрустела эмаль, и чуть не разбил об стену несчастный телефон. Снова несколько дней я ходил, мрачнее тучи, а потом засел за письмо. Оно получилось коротким:

«Ива! Наверное, глупо напоминать о том, как давно мы уже знакомы, что было между нами за все эти годы, — надо полагать, что ты и так все помнишь. На одно, все-таки, хотелось бы указать: мне кажется, что за все эти годы я не сделал тебе ничего плохого. Ты знаешь, как я к тебе отношусь, я говорил тебе об этом давно, и совсем недавно я снова имел глупость напомнить тебе об этом. Но ты знаешь, мне показалось, что ты была готова ответить мне тем же, вот только телефон зазвонил не вовремя. И что тогда ты была такая… моя, а сегодня такая чужая, на мой взгляд, говорит о том, что ты сама еще не определилась, ты со мной, или нет. Но ты реши, прошу тебя. Нет сил больше просыпаться каждое утро в неведении, есть ты у меня, или тебя нет.

Странно — ты и не даешь себя мне, и не отвергаешь окончательно. Я допускаю, что за то время, пока мы не были вместе, ты успела отвыкнуть от меня, отрешиться от тех, прежних наших отношений, к которым ты пришла, когда в твоей жизни все было шатко и неопределенно. Но тогда зачем тогда, в «Арбат-Престиже» ты сказала мне: «Позвони»? Зачем прислала номер телефона? А сейчас? Как можно было допустить меня до себя так близко, дать такую надежду, такое счастье, если ты не собиралась распространять эту близость на ближайшее будущее наших отношений? Что это — легкомысленность? Или изощренная жестокость? За что? За то, что я тогда ушел от тебя? Тогда уповаю на то, что тебе удалось упиться сладостью своей мести, ибо стрела попала в самую точку. Но кто ты тогда? Ангел мщения? Немезида? Одна из Эриний? Я не верю в это, не верю в тебя такую.

Но тогда просто ответь мне, что я и кто в твоей жизни. Мне кажется, что хотя бы определенность я все-таки заслуживаю. Не можешь или не хочешь дать мне любовь, дай хотя бы покой». Я написал это одним духом, без исправлений и редактирования, и решительным ударом по клавише отправил свою писанину на Ивин электронный адрес.

Ответ, ожидание которого превратилось для меня в истинную муку, пришел вечером следующего дня. «Бедный, ты, несчастный! Да, ты очень образно дал мне понять, что сволочь я редкостная, Ни да, ни нет. Измучила тебя.

Только не стерва я, и не сука, и не кручу тебе яйца, наслаждаясь, как ты корчишься от боли. Мне самой иногда кажется, что для того, чтобы сказать тебе «да», и делать-то порой ничего не надо, самой хочется, остается только рот открыть. Почему не говорю? Неужели непонятно?

Стыдно мне, стыдно, понимаешь? Я, конечно, очень тебе благодарна за то, что ты помогал мне тогда, а теперь фактически содержишь последние несколько лет. Но когда я даю себе труда задуматься над этой ситуацией, мне становится мерзко. От себя самой мерзко. Я — порядочная замужняя женщина, но порядочная я только с виду. При живом муже я принимаю деньги и подарки от другого мужчины и расплачиваюсь с ним натурой. Сейчас пишу это, и твое кольцо жжет мне палец. Не порядочная я женщина, и не одна из мифических стерв, с которыми ты меня сравнил, а просто бл…дь и шлюха. Если бы я хотя бы тебя любила — наверное, это была бы «отмаза стопудовая», как говорит молодежь. Но ты же знаешь, как у меня с этим делом тяжело все обстоит…