А перед обедом на кухне Додо Полине рассказывала: «Помнишь Латавру? Телочку черную... Ресницами хлоп-хлоп. Теперь ее высоко занесло, все может! И машину вне очереди, и выгодную гастроль, и даже в институт. Сразу «заслуженную» получила. И чем заслужила, стервочка чернявая! Что в ней мужчины находит?..»

Ну и что? Мало ли... Может, Джано и не знает об этом...

Сколько ни дежурю, ни разу не замечал начало рассвета. Бывало, нарочно караулил, от неба глаз не отрывал. И все равно вдруг уви­дишь, что горы не такие черные, как были, а звезды над горами умень­шились. Глазам приближение рассвета не уловить, его чует тело. Хо­лодком прохватит, озноб по спине. Хорошо перед жарким днем! По­дольше бы так.

У нас наверху прохлада приходит раньше и держится дольше. Но и в ущелье ночь на убыль. Горы не стеной вдоль реки, между ними распады и овраги. Вершины округлились. Незаметно все из черного становится серым. Горы, школа за рекой, железная дорога, станция, платформа, деревья — все серое.

Но еще немного, и появляется цвет. Видно, что лес и река зеленые, берега глинистые. Школа на пригорке розовая. Железная дорога чер­ная. Недавно подремонтированная станция выкрашена желтой краской, а фундамент известкой побелен. И только дома над станцией, там, где все еще тускло горят лампочки на столбах, остаются серыми.

На платформе появляются люди. Невыспавшиеся, помятые, небри­тые. Поеживаются, зевают. Одни заглядывают к дежурному, другие пьют воду из родника.

Ждут поездов, которые развезут их в обе стороны на двадцать, на тридцать километров — к рабочим местам. Слышны обрывки раз­говоров:

— Похоже, опять опаздываем. А, Леван?

— Отсохни твой язык! Я и так после отпуска без премии.

— Как будто на ту премию корову купишь?

— Карло, где поезд? Погубить нас хочешь?

— Будет поезд! — откликается Карло.— В объезд не пойдет.

— Засуха, будь она неладна! Солнце из-за горы не вылезло, а уже печет.

— Грех, папаша! Золотое сейчас времечко! Я на тебя в декабре погляжу, когда притащишься в промокшей телогрейке, по пуду на каждом сапоге.

— Эх, сынок, совсем от земли отвыкли. Грязь я потаскаю, не надорвусь. И телогрейку высушу. А о винограднике ты подумал? Каково ему? Больше месяца ни капли не перепало. Роса до зари под­сыхает. Э-эх!

— А чего виноградник? Купи в сельпо десять мешков сахара, залей водой из родника. А пару-другую ведер чачи для брожения я тебе как-нибудь наскребу. Ты из ничего вино сделай, дядя, из еже­вики или из дикой груши. А из винограда оно и само сделается...

Джано когда-то говорил отцу: близится время суррогатов. Лет через десять будем делать вино из ежевичного сока. Видно, пришло это время.

Туман ползет по горам.

Пес позади будки зевает с подвывом й, скуля от удовольствия, скребет лапой за ухом.

Я прибрал во дворе, наполнил водой рассохшиеся ушаты. Про­верил щит с рубильниками и трансформатор в зарослях бурьяна за оградой. Расписался в расчерченной Гайозом розовой тетрадке.

На шелковице загалдели воробьи. Сразу стало веселей.

Карло звонит в колокол — электричка вышла с соседней станции.

Толпа разбредается по платформе в разные стороны.

Вот и утро.

В голове, как после стакана крепкой водки.

Первым, как всегда, приходит дядя Альпезо. Отпирает скрипучие ворота.

— Ну, что, парень, отоспался?

— Куда там! — смеюсь я.— Койка занята.

— Что такое? — Лицо у него вытягивается. Заглядывает в будку и видит спящего Нодара.— Э, нет, так не пойдет! Буди дружка. Буди, буди! — Входит в будку и трясет Нодара.— Вдруг Ника заявится, ска­жет: казенное вино распиваете, в казенном помещении посторонних укладываете! Эй, не дыши на меня парень, а то я без противогаза.

Вывожу Нодара из будки, веду к роднику. Сую головой под хо­лодную струю. Захлебываясь, ловит ртом воду. Трет себе шею, грудь. Фыркает и отряхивается, как пес после купания.

— Доментий, зараза! Дал бы еще чуток поспать. Сто граммов не добрал. Сам знаешь, что значит не добрать. Который час?

— Семь.

— Ух ты! А ничего я, да?

— Ничего.

— Приехал тепленький и у тебя сколько выдул, а? Без закуси. Закусь мне и ни к чему — во! —разевает беззубый рот.— Зато серд­це— как мотор. Бензобак на шесть литров. А если прижмет, на во­семь потяну. А?

— Потянешь, повянешь... Молодец.

— Что ты со мной как-то разговариваешь?..— прищурясь, смот­рит из-под струи.

— Как? — улыбаюсь я.

— А как-то не так. Как будто я что?.. Ты это брось! — утирается рубахой, выпрямляется и грозит мне пальцем.— Пошли, что ли, на­верх?

— Я пока не туда.

— А куда ты пока? — голову держит нетвердо, как трехмесячный младенец, на ресницах повисли капли.— Никак на свою мельницу! — не переспрашивает, а передразнивает.— На ударный объект пятилет­ки! А как же дорогие гости? Строгий брат и невестка с племянника­ми? — Он ждет ответа, не дождавшись, вздыхает.— Неохота одному в гору тащиться. Неверный ты человек, Доментий. Чтоб тебя три раза подбросили и два раза поймали!