Запылала, точно зарево, яркая зимняя заря. В который раз зазвонил колокол, и люди потянулись к церкви, послушать второе святочное чтение Вилясовой книги, помолиться пред большим образом. По пути народ снова дружно затянул "Божественный лик на иконе".

Набилось людей в небольшой зал, что огурцов в бочку; не все, ясное дело, поместились, и тем пришлось мерзнуть на улице. Впрочем, у многих от холода было припасено верное средство, разгоняющее кровь и еще более веселящее душу.

От мягкого рассветного света, струящегося сквозь небольшие замысловатые оконца, на душу снисходили покой и умиротворение. Большой образ прямо напротив окон сиял от косых лучей показавшегося над полем солнца. Виляс на иконе был изображен живописцем традиционно: добрейшего вида мужчиной в рассвете сил. Божий служитель Фетор читал себе пятую главу священной книги, и под его монотонный голос Меланья задремала, опершись о Васеля, склонив голову ему на плечо. Купец шевельнуться боялся, дабы до поры до времени не спугнуть ее сон.

Не передать, как спокойно и хороше было тогда у него на душе. Молодым купцом овладело нерушимое счастье, то истинное, не имевшее особых причин счастье, какового он за всю жизнь ни разу дотоле не испытывал. Совершенно не верилось, что пару дней назад он мучился, тщетно пытаясь отвлечь себя от горьких мыслей, но все же невольно возвращаясь к ним; а теперь вот Меланья рядом, заснула с кротким и милым лицом на его плече. И люди вокруг необычайно радостные, и церковь все больше заливает мало-помалу теплый свет... Трудно представить даже, что где-то день начинается иначе, со слезами, причитаниями, криком, потерей близкого...

Происходящее казалось Васелю сладким сном.

Из церкви народ разошелся по домам; село успокоилось да затихло. Васель не отказывался от приглашения гостеприимной Осони, решив не разъезжать туда-сюда, отгулять последнюю ночь.

***

Пробудившись, он долго не хотел открывать глаза, как обычно в последние дни, — из-за боязни, что события ему только приснились. Но пред очами предстала скромно отделанная гостевая светлица, и Васель в который раз облегченно вздохнул оттого, что страшное опасение не оправдалось.

Не пивши, не евши, купец с невестой да ее родителями снова отправился на площадь к церквушке — там на высокой жерди установили чучело зимы. После Мировещения поворачивало на весну — два зимних месяца оставались позади, а нагрянуть обещался последний, самый короткий. Пугало сделали из соломы, связанной наподобие детской куклы; на голове выделялся неведомо как прилаженный пятак, тоже соломенный, а на шее — плетёнка чеснока, борца с болезнями, наиболее свирепствующими в холодную пору. Облачили "зиму" в самые непригляднnbsp;— Ты уж постарайся, Бога ради!

&ые одежды, каковые только можно собрать на селе. Бытовала такая поговорка про плохо одетого человека: "Лохмотьями его впору зиму наряжать".

Невдалеке от пугала тетка Захорка, корчмарева жена и известная на все село стряпуха, в большущем котле помешивала кмышку — пшенную кашу с пряностями и мясом. Ради того яства и нужно было приходить голодным — люди верили, что сваренная в последний день года кмышка может излечить внутренние болезни и в дальнейшем охранить от них на некоторое время.

Каждый житель обязательно должен был положить к жерди с чучелом сухую ветку или щепочку -nbsp; таким образом выражалось недовольство зимой, а неприязнь людская понуждала уйти холодную в иные края. Васель и Меланья не пошли против обычая, внесли свою лепту в приличную уже горку, после чего отошли в сторонку и стали наблюдаьб за приготовлениями, тихо разговаривая.

Вскорости сумерки сменились темнотой, и сельской голова дядька Свирад обратился к народу:

— Вот и дожили мы до конца очередного года! Жаловаться на него грех, да и не за что. Хлеба хорошо уродили, засухи не было, мора — тож. Только зима затянулась, не пора ли напомнить, что выметаться ей надобно?

— Пора, пора! — загудели селяне. — Поджигай!

Пан голова обошел вокруг пугала с факелом, и дерево занялось. Недолго после того высокий костер осветил полсела. Молодежь с песней потянулась водить хоровод.

— Подходите, люди добрые, берите кмышку! — зычно звала стряпуха. Она, к слову сказать, мастерицей слыла по готовке важного блюда, и оно у нее выходило и вправду очень вкусным. Каждый получал глиняной полумисок с кашей да спешил есть горячим, чтоб самому согреться. Меланья с Васелём кормили друг друга, что в обычае было у сосватанных влюбленных.

Сжегши зиму, селяне снова справляли гульбу, и веселье с песнями и плясками повторилось, как в две предыдущие ночи. Только не до утра уж праздновали, а до полуночи — по ее приближению люди собрались в церкви, где окроплены были святой водой, после чего разбрелись кто куда.

Утром долго не могший распрощаться с Меланьей Васель вернулся на хутор, где его заключила в объятия обыденная жизнь. Купец неприятно поразился различию между двумя праздничными днями с Меланьей и мрачностью, безрадостностью собственного хутора.