Третьим подошёл к гадалке Скиргитис. Предвидя, что и ему хитрая старуха "нагадает" тоже, что и Ариабату со Скопасисом, он спросил с ехидной улыбочкой, поднеся свои ладони к самому её носу:

– А можешь, старая, назвать моё имя?

– Нет, не могу.

– А кто мой отец? Какого я роду-пемени?

Старательно вглядываясь в ладони, старуха отрицательно покачала головой.

– Сколько у меня жён, детей?

– Жена у тебя одна... Один сын... если не считать прижитых от служанок ублюдков.

Толпившиеся с любопытством за спиной Скиргитиса воины при последних словах гадалки заржали молодыми жеребцами.

– Умрёшь ты молодым и бесславно... Нехорошо умрёшь.

Скривив губы в презрительной ухмылке, Скиргитис отпорол от штанины серебряного зайца и сунул в руку старухе.

– На, ведьма! Ничего-то ты не знаешь! Только дуришь доверчивых простаков.

Пряча подношение в рукав, знахарка печально вздохнула:

– Будешь помирать - вспомнишь меня.

Ладони Савмака, не без внутреннего трепета заступившего на место Скиргитиса, знахарка изучала непривычно долго; даже взяла их в свои руки и поднесла ещё ближе к глазам, будто не веря тому, что там увидела. Подняв, наконец, голову и впившись, точно шипами, маленькими жёлто-серыми глазками во взволнованное лицо Савмака, она заговорила:

– Ни жены, ни детей у тебя, молодец, пока что нет... Но тебя полюбит царевна.

Скиргитис, стоявший в сторонке с Ариабатом и Скопасисом, выразительно хохотнул, а Савмак густо покраснел, тотчас вспомнив о минувшей ночи с Сенамотис, и окончательно проникся безграничным доверием к каждому слову провидицы.

– Жизнь твоя будет короткой, а слава долгой, как у царя... А смерть твоя приедет на белом коне.

Достав из ножен акинак, драгоценный подарок Сенамотис, Савмак срезал с левого запястья золотую бляшку с профилем пантеры, молча положил её на ладонь гадалке и поспешно отошёл к старшим братьям.

Ставший на его место Фарзой протянул вещунье вместо ладоней два сжатых кулака.

– Угадай, в какой руке твоя плата.

На миг заглянув ему в глаза, старуха вновь опустила голову, повиснув на упёршейся в ладони под тощей грудью клюке, и впилась взглядом в едва заметно подрагивавшие у её острого птичьего носа кулаки. Все замерев ждали, что будет дальше. Наконец ведьма оторвала от клюки правую руку и коснулась двумя перстами левого кулака Фарзоя.

– Здесь ты спрятал золото (Фарзой перевернул кулак и разжал пальцы: на ладони лежал крохотный золотой олень), а тут, - старуха коснулась скрюченными тонкими пальцами второго кулака, - серебро.

Фарзой разжал второй кулак и теснившиеся с вытянутыми шеями позади него товарищи шумно выдохнули, увидев на его левой ладони серебряного сокола. Даже не взглянув на его ладони, знахарка загнула один за другим его пальцы обратно в кулаки и поглядела на смущённо отведшего в сторону взгляд юношу с какой-то грустной укоризной.

– А твоих зверушек, молодец, я не возьму. Твоей жизни я не увидела. Думаю, ты с большей пользой потратишь их у Сириска.

Многие опять загоготали, смутив посрамлённого Фарзоя ещё больше. Отойдя вместе с Савмаком к плетню, он пробурчал вполголоса:

– Обиделась, старая. Не захотела мне гадать... Ну и ладно! Наверно и правда лучше обменять этих зверей на вино и греческих девок.

Больше никто не рискнул испытывать ведунью, убедившись воистину, что боги или демоны позволяют ей видеть то, что сокрыто от обычных людей. Некоторые даже не стали показывать ей свои ладони, тихонько отступив в сторону. Более смелым вещунья после недолгого осмотра ладоней объявляла уготованную им судьбу. И редко кому она обещала долгую жизнь и спокойную смерть в окружении многочисленных детей и внуков; почти всем предстояло умереть молодыми: кому со славой - от копья, стрелы или меча, а кому и бесславно - от насланной злыми духами болячки. Некоторым она, как и Фарзою, отказалась предсказывать, сославшись на то, что знаки на их ладонях слишком неразборчивы. Выдохнув с облегчением и радостно улыбаясь, они спешили отойти к стоявшим у плетня товарищам.

Узнавшие свою участь юноши находили себе утешение, разглядывая красивую внучку вещуньи, незаметно вышедшую из дома и сидевшую с милой улыбкой на лице и с чёрно-белой кошкой на руках, на лавочке под окошком. Тоненькая, стройная, как былинка, девушка в белом, с синим узором по краям сарафане, нежно поглаживая прижатую к груди кошку, лукаво постреливала из-под бархатных ресниц ясными глазками на пялившихся на неё от плетня юных воинов. Её толстая, перевитая зелёной лентой коса цвета устилавших землю пёстрым ковром под ракитой листьев, выбиваясь из-под наброшенного на плечи голубенького платка, расшитого зелёными травами и большими красными маками, свисала вдоль груди и правой ноги до самой земли.

Когда возле гадалки оставалось меньше десяти человек, из кривых улочек раскинувшегося между рекой и обрывом пригорода донёсся дробный перестук копыт. Скоро из-за угла вылетел одвуконь худощавый, длинноногий, как бусел, парень в серых холщовых штанах, коричневых, растоптанных всмятку башмаках и грязно-буром кафтане без всяких украшений, с непокрытой, коротко остриженной под горшок светло-русой головой. Неожиданно увидев на подворье знахарки и около ворот толпу молодых воинов в отделанных серебром и золотом кафтанах и башлыках, парень испуганно натянул поводья прежде нещадно погоняемых коней. Сыновья Скилака узнали в нём слугу своего брата Ториксака.