– Ты был белее стенки.

Как будто я сам не знаю!

Писак, сучара! Что за кошки-мышки?

И снова выходной. Аж не верится.

Вечером показали кино. Польский фильм «Анатомия любви» с намёками на эротику.

Может в Польше было больше, но, пока кино досюда докатилось, порезали кому не лень; начиная от цензуры и до прыщавых киномехаников, что вырезают из лент куски, где в кадре голые титьки.

Для близких друзей и личного пользования.

Кретины.

Утром, стоя в ряду мочящихся в сортире, я грустно встряхнул свой и, застёгиваясь, безмолвно сказал ему среди общего гама:

– Такие дела, кореш. Быть тебе два года всего лишь сливным краном.

На работе мы носилками вытаскивали строительный мусор и лишний грунт из подвала; делали планировку.

Все такие молчаливо тоскливые после вчерашнего фильма.

В перекуре я, от нечего делать, начал доставать Алимошу.

Он всё отмалчивался, или кратко посылал, а потом вдруг вскочил и набросился на меня с кулаками.

Пришлось отмахиваться как умею. А умею я, прямо скажем – никак.

Тут зашёл Простомол'oтов, крикнул прекратить и мы опять взялись за носилки.

Я пару ходок сделал, смотрю, а боль в правой руке не утихает. Неудачно ударился большим пальцем об татаро-монгольскую Алимошину рожу.

Наутро кисть вообще распухла и, после развода, помощник фельдшера из санчасти – тот самый из нашего призыва, только уже в «пэша» – повёз меня в ставропольский военный госпиталь; до города грузовиком с бригадой, а там городским транспортом – для солдат проезд бесплатный.

Когда приехали, он сказал мне подождать во дворе, а сам зашёл в какое-то здание.

Хорошая территория. Густой сад с деревьями жёлтой алычи. Жаль аппетита нет – рука ноет.

Сидя на скамейке возле здания, я заснул.

Открываю глаза – круглая морда с длинными кошачьими усами прямо передо мной. Я аж дёрнулся, хорошо спинка скамьи удержала.

Гляжу – у котяры капитанские погоны. Понятно: увидал, что солдат спит спозаранку и начал обнюхивать на предмет выявления присутствия алкоголя.

Тут мой сопровождающий вышел, отвёл меня на проверку; оказалось – перелом.

Они мне кисть щупают, а я шиплю, как гусак, и второй рукой сам себя по боку хлопаю, словно крылом перебитым.

Ладно, говорят, и так срастётся. Обмотали кисть бинтом, гипсом обмазали и оставили меня в госпитале.

Спасибо, Алимоша!

Но мыться одной левой рукой неудобно.

Что может быть лучше перелома? Никаких уколов – лежи и жди, пока срастётся.

В столовой столики на четверых обедающих и стулья, а не лавки.

И хавка получше, чем у нас. Понятное дело – в госпитале офицер'a тоже лечатся. Конечно, знаков различия тут нет, все пациенты в пижамах. Просто офицерские палаты на втором этаже, а для солдат в полуподвальном.

Какая разница где спать?

Тем более отсюда к столовой ближе, она у нас, в конце коридора.

Госпитализированных не слишком много. В моей палате кроме меня один грузин Резо, а коек четыре.

Чёрные волосы у Резо такие длинные, что может зачёсывать их назад. Явно «дед».

Левую руку он держит плотно прижатой к боку.

Он работал на уборке урожая водителем и там, на полевом стане, начал крутить любовь со стряпухой, а её муж ударил его в спину большим кухонным ножом.

Стряпуха теперь его навещает.

Они уходят в сад пониже аллеи, а потом Резо приносит алычу в карманах пижамной куртки; угощает меня, но мне не хочется.

А соседняя палата заполнена. Там даже есть один из нашего стройбата.

Тоже «дед», но русский – Санёк. Волосы русые, а правая бровь слизнута плоским шрамом.

Он ходил в самоволку на своём тракторе, куда-то там врезался, или перевернулся. Пришлось ампутировать обе ноги выше колен.

В столовую он не ходит. Ребята ему оттуда обед прямо в палату носят, хотя у него есть костыли и пара высоких протезов рядом с койкой.

В журнале «Сельская жизнь» на передней обложке он увидел фотографию ударницы-комбайнёрши со Ставрополья, на фоне комбайна и пшеничных колосьев; и теперь ей письма пишет.

«Здравствуйте, незнакомая Валентина…»