Иногда его навещают водители-сослуживцы из нашей части. После их визитов он орёт песни и скандалит с дежурным по госпиталю, но ему это сходит с рук; всё равно не сегодня-завтра комиссуют.

На втором этаже есть библиотека. Жаль читать нечего. Всего две полки книг и все переводы с китайского, о том как строится социализм в китайской деревне. Печаталось в пятидесятые, до разоблачения культа личности на ХХ-м съезде КПСС; то есть, до того, как Мао-цзе-Дун обиделся за своего корифана Сталина и в обеих великих державах перестали петь:

Москва – Пекин,

Навеки дружба…

А куда денешься, если читать нечего? Вот и читаешь социалистический реализм в духе Жеминь Жибао.

В соседней палате переполох на весь коридор – комбайнёрша Валентина ответила на письма личным появлением.

Стоит во дворе под деревом. Вся такая смуглянка-молдаванка лет за тридцать; красивая красотой киноактрис из первых советских цветных кинолент про колхозы в казачьих станицах.

Красавчик в госпитальной пижаме ей втолковывает, что Санёк сейчас выйдет – у него процедура.

А Санёк в полуистерике на койке в палате пристёгивает свои протезы; ему помогают натянуть сверху пижамные штаны и на двух костылях под мышками он неумело волочит своё тело к выходу.

Но Валентина – молодец, минуты три она с ним всё же посидела на скамейке перед входом.

Потом тот же красавчик повёл её по тропинке к выходу через прореху в заборе.

А Санёк в тот день опять нажрался.

Через два дня по той же тропинке… Смотрю – не врубаюсь… Не может быть!

Ольга!

Точно – она!

Подбежала. Обнялись. Только волосы у неё уже тёмно-рыжие и незнакомые брюки в больших жёлтых цветах.

В тот же вечер я в тех брюках пошёл с ней в парк на танцплощадку. Ещё какая-то водолазка в обтяжку. А на ней, конечно, мини-юбка.

На площадке какие-то местные начали вязаться, но меня два «черпака» из нашей части опознали и подошли.

Один в гражданке, второй в «пэша». Я и имён их не знаю.

Местные врубились, что стройбат гуляет в самоволке и – отвалили.

У Ольги в жизни – ворох новостей.

Она опять уехала в Феодосию, а там в яслях мест нет.

Она с Леночкой пошла в горисполком на приём к председателю, а тот тоже – нет мест, и всё тут. Так она Леночку просто на стол ему положила и ушла.

Он до самой лестницы за ней бежал:

– Женщина! Заберите ребёнка!

Вобщем, нашли место. Сейчас её мама за Леночкой смотрит, вот только по пути в Ставрополь в поезде у неё деньги вытащили.

И моё обручальное кольцо пропало.

Но это ещё в Конотопе – она ж его носила на пальце, а оно широкое и когда пелёнки стирала не заметила как оно в таз соскользнуло; так с мыльной водой и выплеснула в сливную яму.

На следующий день она заняла деньги на обратный путь у стряпухи, что как раз проведывала Резо, и ушла по той же тропинке.

Мне сняли гипс с руки и выписали.

Я поехал на юго-восточную окраину Ставрополя и от Кольцевого пошёл под высокими деревьями вдоль трассы на Элисту к развилке на Дёмино.

На грунтовой обочине лежали редкие ярко-жёлтые листья. Светило солнце, но чувствовалось, что уже осень.

А где же лето?

На трассе затормозил один из стройбатовских грузовиков. Водитель крикнул мне:

– Домой?

Я ответил, что да, домой, и запрыгнул в кузов; потому что ни с работы, ни из самоволки мы не возвращались в «часть», или в «казарму».

Мы возвращались «домой».

Дома тоже оказалось не без новостей.

За время моего отсутствие наше отделение пережило разгул «дедовщины», когда их после отбоя выводили на плац и заставляли ходить «гусиным шагом», в полуприседе.

Избивали.

Особо зверствовал Карлуха из второй роты – покалывал «молодых» ножом; не резал, но покалывал. А сам – шибздик, на полголовы ниже нормального роста.

Потом в подвале 50-квартирного ломанулся с ножом на Сергея Черненко, он же Серый, из Днепра; но у Серого после зоны остались навыки к таким разборкам и он его вырубил.

Карлуха блатовал только на том основании, что он «дед», но «деды» из тех, кто срок мотал и пайку хавал за него не писанулись против Серого.