– Я пойду… прогуляюсь. К рассвету буду. Не беспокойся, – стеклянным голосом выговорил Рыжик и, пройдя мимо остолбеневшего Камилло, скрылся за глухо лязгнувшей входной дверью.

Диксон закусил губу, чтобы не заорать от отчаяния. Помедлил буквально пару секунд – и бросился торопливо одеваться.

Ночные улицы Фабричного квартала напомнили Рыжику почему-то подземные переходы между станциями Льчевского метро. Камень, эхо шагов, странный, налетающий порывами, словно толчки крови в артериях, ветер с запахом смазочных масел, железа и электричества.

Он плыл по иссохшимся руслам улиц невесомым бумажным корабликом, и до многих мест многих миров, где остались его счастливые воспоминания, было сейчас так близко, что зависало в обморочной паузе тоскующее сердце. Вернуться… воскресить… как хочется. Как страшно.

Наконец-то Рыжик, долгое время летавший иглой по ткани миров и стягивавший собой места, времена, события и людей, почти вплотную приблизился к месту своего первого стежка. Знавшие вышитый им узор запротестовали бы: не здесь, не здесь стальная игла воли милорда вонзилась в ткань событий… Но Рыжик знал, что точка отсчёта не обязана быть в начале. Она может быть где угодно. В том числе – и в месте, которого больше не существует. В мёртвом посёлке Берёзники Некоузского клина.

Поворот. Почтовый ящик на ножках, изумлённо покосившийся набок. Мозаика огней, зыбких и дрожащих, на верхних этажах ведомственного общежития номер сорок пять. Ветер с Пустырей.

– Рыжик! Постой! – его догнал задыхающийся, перепуганный Камилло в натянутом впопыхах наизнанку свитере и в своих любимых вельветовых брюках. Не застёгнутое пальто билось за его спиной, словно два тяжёлых шерстяных крыла с заплатками.

– Рыжик, это же… – суматошный взгляд Диксона зацепился за край торчащей из-за берёзок знакомой высотки. Рыжик обернулся, сжимая в замёрзших пальцах края палантина, и посмотрел на Камилло с печалью. Тяжёлой и всепоглощающей, словно чёрная дыра.

– Этот яд – навсегда в моей крови, Камилло, – тихо и виновато проговорил он. – Я ничего не могу с этим сделать. Но я не могу, не вправе тащить тебя с собой на дно. Поэтому, пока ещё не поздно, обрежь нить – освободи себя.

– А в моей крови – навсегда ты, отрава рыжая, – резко ответил Диксон, немного подумал, весь нахохлившись, как озябшая птица, и прибавил сердито и угрюмо, – как бы глупо это ни звучало. Я иду с тобой, и точка. Я ведь уже говорил тебе. Ты – иголка, я – нитка, и...

– Тшш! – Рыжик неожиданно останови Камилло жестом руки. – Слушай…

Они примолкли, ловя планктон звуков, дрейфующий в темноте. Где-то за берёзовой рощицей размеренно постукивали колёса – то ли поезд, то ли…

– Трамвай, – воскликнул Рыжик, устремляясь вперёд. – Тот, что мне нужен. Номер 67д.

Трамвай номер 67д

Они совсем недолго простояли на остановке – минуту или две. Потом с лязганьем подкатил сотрясающийся всем корпусом алюминиевый, блестящий в свете фонарей трамвай. Над кабиной, затянутой белой паутиной, горела алая табличка 67д – и Камилло почти взаправду увиделась буковка «а» после цифры семь... Со звуком разрываемого картона отъехала в сторону ярко-красная дверь с логотипом депо – вышкой ЛЭП, под которой парит на крылышках нагло улыбающийся трамвай.

Рыжик, ничего не говоря, молча поднялся по ступенькам. Он не хотел звать Камилло Диксона в проржавевший капкан собственной души, не хотел показывать ему изнанку Фабричного квартала – и свою собственную изнанку. На какое-то мгновение ему показалось, что Камилло дрогнул, цепляясь за косяки двери в обыденный, простой и понятный мир, но следующий шаг Диксон сделал вперёд. Через порог. И встал за правым плечом Рыжика, ухватившись за поручень. В слабом свете выкрашенных красным плафонов под потолком его глаза казались вишнёвыми, как у южанина-сакилча.

– Осторожно, двери закрываются, – прозвенел в динамиках высокий и хрупкий, какой-то хрустальный девичий голос. – Следующая остановка – Старое кладбище по требованию. Трамвай работает без кондуктора, за проезд просьба передавать водителю.

Трамвай разогнался, выстукивая по рельсам, словно игла швейной машинки. За стёклами потекла назад тьма с россыпями далёких огней по правую сторону. Приглядевшись, Камилло с изумлением обнаружил, что огни горят внутри высоких прозрачных шахт, уходящих в лохматые мартовские тучи.

– Это никельный завод, – ответил на его невысказанный вопрос Рыжик и кивнул на сиденье.

– Падай, нам далеко ехать. Я пока пойду за проезд заплачу.

Хватаясь за поручни, чтобы не упасть в раскачивавшемся, как кошачья колыбелька, трамвае, Рыжик через весь салон добрался до двери в кабину водителя – при его приближении она бесшумно откатилась в сторону. Стали видны кружевные узоры белой паутины на лобовом стекле, приделанная к стойке вазочка с восемью засушенными бессмертниками, и разложенные на панели на тряпочке непонятные инструменты – они с равным успехом могли служить как для починки трамваев, так и для вскрытия трупов. Камилло передёрнулся от отвращения и страха – ему стало сомнительно, что в этом трамвае за проезд платят деньгами.