– Нам полагается кушать ёжика? – подозрительно ощерился Камилло, пристраивая попу на табуретке. – Ты его в чём пёк, в плите или на костерке в мусорном баке, где бомжи греются?

– Это не ёжик, – обиделся за своё жаркое Рыжик, любовно подправляя торчащие из ушей у главного блюда вечера пучки какой-то зелени. – Это меркатор, и есть мы его не будем. Он ведь живой! А ты таки варвар, Камилло.

– Живой?! – Диксон едва не опрокинулся вместе с табуреткой, уставясь на игольчатое бурое нечто, источавшее запашок наподобие работающей нефтяной вышки. – Да ещё и меркатор?

– Ну да. Их так из-за меркаторских карт назвали. Они умеют силовые линии вынюхивать и бегать по ним между мирами. Ещё понимают, когда их просишь куда-нибудь тебя вывести. Меня тогда из Кирпичного прошлой весной именно вот это чудо спасло. Показало дорогу из Некоуза сюда... Сам бы я ни в жизнь не выбрался.

– Круто! – Диксон посмотрел на ёжика-навигатора с восторгом. Рыжик тем временем оторвал от своей блузы верхнюю пуговку, старательно покатал меж ладоней и жестом велел Камилло проделать то же самое. Одуревая от интереса, Диксон послушно выдернул из белой офисной рубашки верхнюю пуговку и потряс её в кулаке. Потом одновременно с Рыжиком положил перед носом у неподвижно возлежащего на блюде меркатора.

– Куда дорога нам ляжет, скажи? Куда нас заведёт Перемена? – с волнением спросил Рыжик, склонившись над столом. Ёжик неожиданно с присвистом втянул в себя воздух и поднялся на четырёх коротких лапках. Повернулся вокруг своей оси, чихнул на пуговки, и с его иголок свалилась в подставленную Рыжикову ладонь та самая неопределённая розовая сливка.

– Истинный Полдень, – изумлённо прошептал Рыжик, потом вдруг радостно взвизгнул, схватил меркатора под живот и ссадил на пол, к заранее поставленному у рукомойника блюдцу с молоком.

Ёжик с энтузиазмом залакал, довольно пофыркивая, а Рыжик разделил фрукт на две части. Одну он протянул Диксону, вторую запихнул в рот, и сквозь неё объяснил:

– Фрукты символизируют стороны света. Абрикос – Восток, апельсин – Юг, виноград – Запад, клюква – Север. Но я тогда услышал от Ленточки, что у них в трамвайном депо ещё принято класть личи или райское яблочко – символ Истинного Полудня, между югом и востоком. Что меркатор стряхнёт, туда и приведёт Перемена... нам выпал Истинный Полдень, странно, но очень здорово. Просто не верится. Ладно, давай таки есть. На предпраздничный ужин подают обычно кашу из волчаток, это такие то ли грибы, то ли ягоды, они на телеграфных столбах растут, и котлетки из рыбальщиков. Но за неимением оных мы едим тыквенную кашу и куриные котлетки. Я и так еле меркатора раздобыл, все Пустыри облазил...

Следующие полчаса Рыжик и Камилло воздавали должное ужину, а меркатор, долакав своё молочко, улёгся в пустое блюдечко и, судя по всему, опять уснул.

– Ну что, – аккуратистски убрав со стола, сказал Рыжик, вставая за левым плечом Диксона – так, что чёрный шёлк блузы коснулся Камилловой выбритой щеки, – переходим к завершению ритуала. Эта часть Перемены самая жуткая и при этом самая интересная... Готов?

– Для тебя я ко всему всегда готов. К труду, обороне, сплетням и сладкому ничегонеделанию, – откозырял ему Диксон двумя пальцами. Странно усмехнувшись – или скривившись?.. – Рыжик подхватил со стола ведёрко со льдом и белым шампанским, жестом велел Камилло взять пиалы и направился в прихожую, к большому зеркалу.

Ведёрко было пристроено на этажерку к телефону. Диксон протянул Рыжику изящную, со странной чеканкой, медную чашу, и с удивлением понял, что у Рыжика сильно дрожат руки.

– Сейчас, Камилло, – судорожно вздохнув, каким-то абсолютно картонным, наигранно весёлым голосом сказал Рыжик, вцепившись в свою пиалу, – сейчас у нас будет Перемена в стиле рекламы чая для похудания. С картинками типа «до» и «после». Мы навсегда забудем себя прежних и навсегда запомним себя новых. Скажи мне, истинно ли ты желаешь этого?

У Диксона озноб прошёл по коже, но он храбро ответил «да!».

– Тогда так... – Рыжик обмакнул в коричневое варево палец и начал писать на зеркале своё настоящее имя – странную вязь рун, древних и ужасающих. Чуть помедлив, Камилло вывел рядом «Камилло Александр Диксон» и критично уставился на подозрительно загибавшуюся книзу кривую надпись.

– Началось, – Рыжик схватил Камилло за руку и впился в неё ногтями с такой силой, что Диксон еле слышно ойкнул. Пару секунд ничего не происходило; потом их имена начали как бы проваливаться и тонуть внутри зеркала – и тогда в нём отразились те, кем они были на самом деле...

Камилло в ужасе уставился на себя самого оцепеневшим взглядом кукушки из ходиков: там, в зеркале, обнаружился его прежний внутренний Диксон. Тот, ещё не прошитый-простроченный по швам, сено-солома, не перетянутый крепкими нитками дорог, не познавший стальной иглы. Вздорно и брезгливо скрививший рот старикан. Не мухнявый и дерюжно-шерстяной, а намертво закованный в ржавые латы собственной принципиальности, напяливший дорогой костюм жирно лоснящегося эгоизма. «Фу-у!» – подумал про этого типчика Камилло, и на его лице отразилась брезгливая гримаса зеркального Диксона.