– Главное - слышать то, что вы действительно слышите, а не то, что привыкли.

МАНИКЮРНЫЕ НОЖНИЦЫ

1.

Июль 1926 года выдался необычайно жарким. Особенно удушающая жара стояла в кварталах, примыкающих к Лондонскому мосту - воздух, казалось, плавился в этом лабиринте уродливых многоэтажных строений из чёрно-рыжего закопчённого кирпича, без единого деревца или палисадника. И хотя в нескольких десятках ярдах за домами раскинулось сияющее зеркало Темзы, река не давала прохлады - её испарения задерживались стенами кирпичных джунглей и спускались в переулки дымным маревом турецкой бани (если, конечно, в турецких банях бывает так грязно, как в Ист-Энде).

Если бы любопытный глаз заглянул в один из этих переулков, раскалённых июльским солнцем, он бы, несомненно, увидел человека, чей костюм так же мало подходил к погоде, как и к этому району Лондона. Ибо чёрная фигура, выскользнувшая из кэба и свернувшая вглубь квартала, до чрезвычайности походила на католического священника, и даже, судя по благородному лиловому цвету шапочки на седых кудрях, на епископа.

Но отбросим таинственность - епископа звали Раймонд Фримен, и он спешил по адресу, недавно появившемуся в его записной книжке. Получен этот адрес был из более чем неофициальных источников, и Фримен слегка нервничал. Ему ещё не приходилось предпринимать подобные визиты. Но выхода у него не было.

Вытерев платком бледное, несмотря на зной, лицо, епископ сверился ещё раз с записью в книжке, убедился, что попал туда, куда нужно, и вошёл в полутёмный, скверно пахнущий подъезд. Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он одолел два пролёта каменной лестницы и оказался перед дверью в квартиру.

– Ага, - сам себе прошептал он, увидев новенький и даже отчасти кокетливый звонок с кнопкой из слоновой кости. Не раздумывая уже более ни секунды, Фримен нажал на кнопку. Послышалась канареечная трель. Через несколько томительных мгновений дверь приоткрылась, и из квартиры высунулся юноша лет семнадцати, не по-английски чернявый, голый по пояс и с такой распутной физиономией, что епископу сделалось гадко - хотя он и знал, в каком квартале находится. Нимало не удивившись посетителю, мальчишка уставил на него воровские восточные глаза и спросил:

– Что вам угодно, сэр?

– Здесь живёт мистер Ковальский?

Фримен не был уверен, что правильно выговорил фамилию, но парень кивнул. Обернувшись внутрь, он крикнул через плечо:

– Мистер Ковальский, к вам пришли!

Из глубины квартиры раздалось шлёпанье ночных туфель. Смуглый пакостник скрылся, и на месте его появился другой человек - несомненно, приходившийся ему хозяином, но выглядевший ничуть не более респектабельно. Он был существенно старше слуги, но всё же назвать его молодым было вполне правомерно; на его нескладной, почти подростковой фигурке болтался необъятной ширины белый атласный халат, из кармана которого торчал китайский веер, расписанный павлинами. Голова его была повязана белым шёлковым платком, смоченным водой, а томное лицо с брюзгливым ртом и маленьким подбородком покрыто слоем чего-то, весьма похожего на кольдкрем.

Какое-то время хозяин квартиры и епископ удивлённо смотрели друг на друга. Затем странный персонаж в халате осторожно произнёс:

– Вы не перепутали адрес, ваше преосвященство?

Грамотное обращение польстило Фримену. Собравшись с духом, он учтиво ответил:

– Надеюсь, что нет. Мне нужен Винцент Ковальский, частный детектив.

Яркие ультрамариновые глаза хозяина пытливо блеснули.

– Ковальский - это я, - сказал он.
– Винни Ковальский, так меня чаще называют. Что привело вас ко мне? Не каждый день в этом доме появляются епископы.

– Мистер Ковальский, - Фримен подавил волнение, - вы поляк, а стало быть, я полагаю, католик?

Ковальский усмехнулся уголком губ.

– Не думаю, что я очень хороший католик.

– Мне и не нужен очень хороший, - загадочно ответил епископ. Частный детектив склонил голову набок.

– Решили лично заняться миссионерскими визитами к грешникам?

– Что вы, - с добродушным юмором отозвался Фримен, - я не настолько самонадеян. Я пришёл к вам как католик к католику; и мне нужен такой католик, который достаточно много знает о грехе. Иначе, - его голос вдруг задрожал, - не разобраться в этом деле.

– В деле?
– оживлённо переспросил Ковальский.
– Пройдёмте. Что будете пить, мартини или виски?

Квартира поразила епископа неожиданной для этих мест декадентской роскошью. Стены гостиной были обиты бледно-золотистым в полоску шёлком, который почему-то вызвал в памяти его преосвященства слово "дамасский". Между задёрнутыми от жары коричневыми бархатными портьерами сочился и скользил солнечный луч, рассыпая блики на позолоченных ножках маленькой оттоманки, бронзовых частях кальяна и прочих ориентальных причудах. По обе стороны от низкого дивана стояли кадки с гардениями в крупных белых цветах; с потолка свисала клетка, в которой копошился белый хохлатый попугай. После дела клуба "Федра" Ковальский с большой фантазией употребил вознаграждение, полученное от восьмерых спасённых. Не знавший этих подробностей епископ с некоторой опаской ступил на персидский ковёр, новизна и чистота которого оскорбили бы не одного английского аристократа - ибо во мнении представителей порядочного общества, персидскому ковру полагается быть протёртым до дыр, дабы не вызывать сомнений, что вы унаследовали его от прадедушки, а не, о ужас, просто купили.

Ковальский, однако, гостеприимно усадил Фримена на диван, сам раскинулся на оттоманке и предложил сигару. Но епископ, куривший только папиросы, не рискнул принять дирижаблеподобное чёрное чудовище, извлечённое хозяином из коробки, и вежливо отказался. Тогда Ковальский закурил сам, с явным наслаждением выдохнул дым и, вынув сигару изо рта, задал первый вопрос.

– Итак, речь идёт о преступлении?

– Об убийстве, мистер Ковальский.

Фримен и сам удивился, как просто дались ему эти слова.