– Пожалуй что, - сказал Ковальский.
– Могу ли я посмотреть на отца Гринфильда, э-ээ, фактически?

– В морг я вас допустить не могу, - твёрдо сказал Мэлоун.
– Я и так уделил вам, на мой взгляд, слишком много времени. Благодарите вашего приятеля Солгрейва, что я вообще показал вам материалы дела.

– Я благодарю вас, дражайший инспектор, - Ковальский эффектным жестом приложил ладонь к сердцу.
– Не буду вас дольше задерживать. Пойдёмте, ваше преосвященство.

3.

– Упрямый рыжий лис!
– раздосадованно произнёс епископ в коридоре.
– Всё-таки выставил нас за порог. У меня нет никакого желания видеть бедного Джеффри после того, как он двое суток пролежал на солнце в саду, но вам, наверное, без этого придётся труднее. Что вы намерены делать?

– Действовать своими методами, ваше преосвященство, - тихо сказал Ковальский и надел шляпу.

– Мысленно реконструировать ход преступления?

– Нет, мой друг, - проникнуть в морг.

Фримен неодобрительно приподнял седые брови.

– Каким образом?

На лице Ковальского заиграла лукавая ухмылка.

– С помощью одной ма-а-аленькой штучки.

– Отмычки?!
– в ужасе прошептал епископ.
– Помилуйте, Ковальский, о взломе мы не договаривались!

– Ну зачем же, - непринуждённо ответил сыщик и запустил руку в карман жилета.
– Я имел в виду совсем другую маленькую штучку.

Он разжал ладонь. Перед глазами Фримена сверкнул золотой соверен.

– Всё равно я в этом участвовать не буду, - несколько успокоившись, сказал епископ. Ковальский спрятал монету.

– А от вас это и не требуется. Возвращайтесь в Лондон, я с вами свяжусь. Но вначале, пока вы не уехали, я бы хотел ещё кое о чём вас спросить.

Они вышли во двор полицейского участка. Ковальский потянул епископа за рукав и отвёл его в сторону за гараж.

– Не хочу, чтобы за нами наблюдал этот зануда, - пояснил он.
– Мне нужно, чтобы вы ответили мне на несколько вопросов.

– Боюсь, я рассказал всё, что мне известно, - озадаченно ответил Фримен.
– Я, как и вы, знаю обо всём из третьих рук. Вам-то хоть дело показали.

– Вы меня не поняли, ваше преосвященство. Я хотел спросить вас не об убийстве, а о самом отце Гринфильде. Вы знали его гораздо больше, чем здешние прихожане. Что он был за человек?

– Не знаю, - вдруг сказал Фримен, опустив глаза.
– Вы спросили меня, и я понял, что совершенно его не знал.

– Я так понимаю, у него не было близких родственников? Иначе бы их вызвали сюда?

– Джеффри был сирота из иезуитского приюта, - сказал Фримен.
– Говорят, из бедной рабочей семьи - родители спились и умерли, когда он был чуть ли не младенцем. По крайней мере, мне так сказал его бывший учитель. Не знаю; когда он поступил к нам, на рабочего он был совершенно непохож. У него было необычайно одухотворённое лицо, оно как бы светилось изнутри. Я видел такие лица на средневековых фресках. Учился он превосходно, всё схватывал на лету. Очень интересовался древней историей и всё свободное время пропадал в библиотеке. Я сам давал ему книги по англосаксонской эпохе. Думаю, он мог бы стать блестящим историком, если бы остался жив. В последний год перед выпуском он даже участвовал добровольцем в археологической экспедиции. Раскапывал какую-то древнеанглийскую церковь в Сассексе.

– Интересно, - произнёс Ковальский, оттянув на себе цепочку часов и захлестнув её вокруг пальца.
– А кто руководил экспедицией?

– Сейчас не вспомню. Могу посмотреть, в семинарии должны были остаться какие-то данные. Вы считаете, это может иметь значение?

– Может иметь, а может и не иметь, - равнодушно заметил Ковальский.
– Вы только что походя указали, что круг общения нашего покойника был несколько шире, чем думал Мэлоун.

– Ведь меня об этом не спрашивали, - изумился епископ, - да и никому из выпускников в голову не могло прийти вспомнить про это, когда им мазали пальцы краской.

– Память - странная штука, - согласился Ковальский.
– А теперь прощайте до завтрашнего дня; и не забудьте прислать мне имя руководителя экспедиции.

Ровно через пятнадцать минут после этого разговора сторож морга, щурясь похмельными зелёно-голубыми глазами на Ковальского, отпер дверь. Сыщик шагнул в сумрачный холод.

– Свет зажги, дорогуша, - потребовал он. Сторож замялся.

– Сэр, прибавить бы надо.

– Шут с тобой, - обронил Ковальский и порылся в кармане.
– Держи.

– Благодарствую, - пробубнил сторож, пряча деньги.
– Вам, значит, попа удавленного поглядеть охота?

Вспыхнули ослепительно белые лампы. Сторож выдвинул одну из холодильных ячеек, и наружу выехало заиндевевшее тело молодого мужчины со свёрнутой набок шеей. Ковальский брезгливо сморщил носик. Морозильник остановил разложение, но запах всё же ощущался; потемневшее обезображенное лицо выглядело тошнотворно. Всё же Ковальский приблизился и устремил пристальный взгляд на труп.

– Не слабо душили, - проговорил он, - кожу на горле снесли. Вот что, дуся, а переверни-ка его на живот.