Викентий Сигизмундович с интересом заглянул в вырез синего аверинского свитера и тихонько хмыкнул:

– Похоже, ты ему понравился. Интересно, а Руднев любит кошек?

– С ума сошёл? – Николай Николаевич сделал «страшные» глаза. – От них же шерсть повсюду. И запах… Знал бы ты, как я замучился его вещи каждый день стирать. Детским порошком! Потому что он без запаха. И отглаживать.

– Говорил я тебе сразу: давай позовём Надежду. Она бы делала всё это с огромным удовольствием.

– Вик, ну ты же сам понимаешь, что это не совсем удобно, – нахмурился Аверин. – Ему в первую очередь…

– Глупости! – упрямо пробасил Радзинский, выходя из комнаты. Николай Николаевич двинулся за ним следом.

– Не спишь? – негромко поинтересовался Викентий Сигизмундович, просовывая голову в соседнюю с аверинской дверь, куда в своё время так и не удосужился заглянуть Роман. А зря. Потому что это была комната хозяина, который в связи с последними событиями вынужден был переехать за стенку – к Николаю Николаевичу. В аверинскую комнату втиснули ещё одну кровать, а здесь поместили Руднева.

– Кто такой Киприан? – раздался слабый голос Андрея Константиновича – почти шёпот.

– Николенька, иконку принеси, – обернулся к Аверину Викентий Сигизмундович и шагнул через порог.

Руднев выглядел плохо. Очень плохо, если говорить правду. Он ужасно похудел, щёки ввалились, губы приобрели мертвенно-синий оттенок. Ресницы стали почему-то очень длинными. Или так казалось, потому что глаза Андрея Константиновича теперь практически постоянно были закрыты, и каждый мог рассмотреть эту прежде не слишком заметную деталь его внешнего облика.

– Вот, держи, – Радзинский вложил образок в исхудавшую руку Руднева.

Ресницы Андрея Константиновича дрогнули, блеснули его неожиданно яркие живые глаза.

– Что там у Вас? – внезапно спросил Руднев, отрывая взгляд от иконы и указывая на бугорок под аверинским свитером, который Николай Николаевич заботливо придерживал рукой.

Аверин улыбнулся и, отдав Радзинскому принесённую с собой книгу, осторожно вынул мирно спящего котёнка. И положил его Рудневу на грудь. Тот накрыл пушистый комочек ладонью и неожиданно попросил:

– Оставьте…

– Хорошо. Оставим, – покладисто согласился Викентий Сигизмундович, подвигая к изголовью кровати просторное, мягкое кожаное кресло. – Сейчас я тебе почитаю про Киприана. Или не надо?

– У Вас голос красивый, – криво усмехнулся Руднев. – Читайте.

– Никогда не знаешь, что в жизни пригодится, – ехидно хмыкнул Радзинский, с особым вкусным хрустом открывая книгу. – А был бы у меня визгливый или скрипучий голос, ты бы и слушать меня не захотел. Даже если бы я был способен поведать тебе все тайны мира.

– Не придумывайте, – почти одними губами ответил заметно уставший Руднев.

– «Житие священномученика Киприана, епископа Карфагенского и мученицы Иустины», – размеренно начал Викентий Сигизмундович.

– Боже мой! Опять мученики! Почему же они все – мученики? – еле слышно простонал Руднев.

– Потому что, Андрюшенька, идёт война, если ты до сих пор не заметил, – хмуро пробасил Радзинский. – И мы все здесь страдаем. Думаешь, Коля не мученик? Уж я-то прекрасно знаю, как его корёжит, едва он за порог ступает. Ему больно – понимаешь? Он весь одна сплошная рана. Истина не живёт в человеке без Любви. А если есть в тебе любовь – я сейчас настоящую любовь имею в виду – ты не сможешь равнодушно смотреть на зло, моральное уродство и несправедливость. И с радостью умрёшь, если будешь знать, что это даст миру хотя бы одну каплю святости.

– Кеш, – тихо остановил его Аверин. – Лучше читай.

– Никуся, не мешай мне просвещать молодого человека, – уже весело отозвался Викентий Сигизмундович. – Он искренне не понимает, какую пользу может принести свидетельствование об Истине смертью. Даже после того, как пересёкся с Кирюхой, который своей смертью совершил, по его понятиям, невозможное.

– Не надо, – Руднев болезненно сморщился. – Не надо о них…

– Хорошо-хорошо, Андрюшенька. – Радзинский сочувственно погладил Андрея Константиновича по голове, да так и оставил свою горячую руку у него на макушке, легонько перебирая узловатыми пальцами его гладкие чёрные волосы.

Читал он и вправду хорошо. И дело было не только в его волшебном голосе, но и в той особой интонации, которой невольно верилось. В той атмосфере, которая ощутимо сгущалась вокруг него, согревая, утешая и завораживая.

Руднев, хоть и лежал с закрытыми глазами, но слушал очень внимательно. Иногда он вспоминал про спящего у него на груди котёнка. Он и сам сейчас был таким же беспомощным, новорождённым котёнком, потому что он умер – Радзинский сказал ему об этом совершенно определённо – умер, расплатился с долгами, и вернулся с того света обновлённым. И теперь может начать свою жизнь с чистого листа. И пусть уже в этот раз по жизни его ведёт за ручку Радзинский – Андрей Константинович не намерен больше ошибаться. Он будет держаться за Карабаса, как за спасательный круг. Потому что эксперимент показал – Радзинский прав, а он – Руднев – нет. К чёрту гордость! Да здравствует Истина!