Госпожа вдруг откинула с лица волосы, раздуваемые ветром, доносившим запахи навоза и цветения, и улыбнулась Марку. Она поняла, о чем тот думает. Великая женщина, истинная царица!

Дома Феофано долго отмывалась и ублажала свое смуглое тело разными травами и благовониями, которых было не достать у итальянцев, - те умели только украшать золотом и драгоценными тканями свою наружность, как католические церкви, а под платьем у них разводилась такая же мерзость, как и за стенами этих церквей и монастырей.

Марк тоже тщательно вымылся с дороги, и хотел уже лечь спать, как вдруг хозяйка явилась к нему, сияя улыбкой, в белом платье и с белыми цветами в волосах. Она сказала, что хочет сама его умастить.

Марк ответил, что ее желание для него закон. Он давно уже понял, что его покорность возбуждает страсть в этой женщине, которую неспособно возбудить ничто другое, - ей нравилось чувствовать себя укротительницей героев, перед которыми трепетали даже сильные мужчины.

Феофано уложила его на специальный стол для ухода за телом, установленный в ее домашней бане, как в константинопольских термах, от которых теперь остались руины. Госпожа намазала его маслом от шеи до ступней, лаская его тело ладонями и взглядом, - а потом, когда он уже изнемог от блаженства и желания, столкнула своего любовника со стола и, скинув платье и нижние повязки, распростерлась перед охранителем сама.

Она приказала ему сделать с ней то же. Марк подчинился – и сделал все, что Феофано требовала, и еще больше. Ему казалось, что он в раю.

Но это было только преддверие рая – в рай они вошли вместе. А потом вместе отправились спать. Здесь, в имении Метаксии Калокир, никто ни слова не мог бы ей сказать.

– Почему ты не станешь моей женой? – спросил Марк, когда они проснулись: сон отуманил их мгновенно, как всегда после лучших любовных утех. Это был второй раз, когда Феофано отдалась ему по-настоящему.

Она приподнялась на локте и посмотрела на него с ласковым и снисходительным выражением – точно расхолаживала мальчишку. Иногда он приходил в бешенство, видя такой взгляд.

– А зачем? – наконец спросила императрица.
– Ты думаешь, что тогда ты получишь больше?

Он истово кивнул: он хотел не только получить всю ее - он хотел отдать ей всего себя, всю свою преданность, без остатка. Он хотел освятить их любовь. Марк видел, что Феофано любит его, - так, как никогда не любила своего брата, потому что он, Марк, совсем другой!

Феофано положила голову ему на грудь, и он опять увидел ее седину, совсем близко. Марк взял в руки белую вьющуюся прядку и подумал с болью, что хотел бы остаться со своей госпожой и тогда, когда вся ее голова побелеет, - особенно тогда!

Тут Феофано вздохнула и пробормотала, словно опять засыпая:

– Я не стану твоей женой… именно потому, что люблю тебя, мой милый варвар!

Марк вздрогнул от изумления и радости. Услышать такое было как уложить своего первого противника, свою первую женщину: острым счастьем. А потом он понял ответ Феофано – и пришел в недоумение, глубоко опечалился:

– Почему?

– Потому что любовники всегда счастливее супругов, - со вздохом ответила Феофано. – Ты этого не знаешь… а я знаю, уж поверь мне.

Марк не стал спорить. Он только прижал возлюбленную к себе и подумал, что ей не довелось испытать счастье супружества, особенное, самое высокое, и поэтому она в него не верит.

– А что будет, когда ты состаришься? – спросил он.

Феофано не оскорбилась.

– Я не доживу до тех лет, когда меня смогут назвать старухой, - ответила она.

И прежде, чем Марк успел что-нибудь прибавить, заснула.

А он подумал, что такую женщину никогда не осмелятся называть старухой, даже когда ее лицо изрежут морщины, - ее драгоценная душа будет еще ярче сиять из ее глаз, душа жестокая, прекрасная и древняя, как греческие царства, ставшие легендами: ветхими свитками в книгохранилищах нынешних робких императоров.

Когда Марк проснулся, Феофано рядом уже не было.

С этого времени хозяйка опять взяла с ним прежний привычный, дружески-повелительный, тон, и Марк подчинился без всяких объяснений. Феофано погрузилась в хозяйственные хлопоты и даже забросила свои воинские упражнения, не считая обычной гимнастики. Впрочем, ее учителем гимнастики был тоже он, Марк, прошедший в свое время прекрасную суровую школу – воспитание души и тела, которого так не хватало теперешним греческим солдатам, а туркам и варварам и подавно.

Втайне он был даже рад, что госпожа оставила меч и лук. Это и в самом деле не женское занятие.

Его, однако, тревожило, что Феофано словно бы забыла и государственные дела, - но когда он напомнил ей об этом, по долгу первого слуги, она засмеялась и сказала, что всегда помнит все, что должна помнить.

– Женщины – прирожденные правительницы, - сказала она шутливо, но совершенно серьезно. – Они умеют делать много дел сразу и быть во многих местах одновременно! А мужчине для этого нужно стать Цезарем!