Ее охватил озноб при воспоминании о любовнице, а потом Феодора заставила себя думать о муже. Будет ли он ее упрекать?

Нет, не должен. Конечно, он станет холоднее с ней, – но ее любовь с Метаксией не такая вещь, за которую можно выговаривать громко. Мало того, что еще и в доме Нотарасов услышат: так ведь Фома чувствует себя обязанным… одалживать свою молодую жену сестре!

Ведь это Метаксия когда-то выбрала ему рабыню для утех, и теперь может требовать свою долю ласк!

Феодора ужаснулась. Она никогда не воображала до сих пор, что погрязнет в таком разврате.

Но ведь это разврат, если глядеть глазами послушной рабы церковных установлений… а если глядеть глазами благородной гречанки, все становится правильным и законным. Если смотреть глубже – оценивать все тонкости византийских обычаев и видеть их семейную жизнь без прикрас.

“Этим и отличаются аристократы от низших – они видят суть вещей, не ослепляясь правилами, даже церковными, и умеют действовать сообразно общему благу”, - подумала Феодора.

Потом московитка улыбнулась. Феофано в самом деле любила ее – а любовь такой женщины стоит любви десяти заурядных мужчин.

Филэ – возлюбленный друг?.. Да, так и есть теперь: пусть ни одна, ни другая не ожидали этого. Феодора ощутила, как при мысли о Феофано согревается и ее сердце, и ее женское естество. Такой союз не разрушат ни новые дети, ни неравная борьба, которая столь часто начинается между мужчиной и женщиной: и если в этой борьбе побеждает один, другой в конце концов уничтожается.

“Когда у меня не останется никого, как и у тебя, – мы останемся друг у друга, последняя великая царица”.

Феодора не заметила, как оказалась в своем саду. Она вздохнула, раздвигая плечами персиковые ветви, обдавшие ее утренней росной свежестью; гнедая лошадь под ней фыркнула, когда на нее тоже брызнуло, и Феодора ласково похлопала кобылку по разгоряченной шее, от которой шел пар.

Ее вдруг охватила любовь ко всему этому цветению жизни. Кто сказал, что любовь должна подчиняться закону? Как это возможно?

Когда Теокл подал ей руку, ссаживая с лошади, Феодора спрыгнула и задержалась перед воином, глядя ему в глаза. Она улыбнулась, а потом без слов крепко обняла его. Почувствовала, как грек похлопал ее по спине; он не отталкивал ее и ничего не спрашивал.

Когда Феодора отстранилась, воин молча поцеловал ей руку. Она улыбнулась, ощущая, как на глазах выступают слезы.

– Я вас полюбила… вы очень теплые сердцем люди, хотя и жестокие, - сказала московитка.

Теокл неожиданно серьезно сказал, выпрямившись во всю стать и откинув назад длинные белокурые волосы:

– Тот, у кого сердце горит для своих, должен быть жесток к врагам и суров с низшими. Когда все становятся в наших глазах равны, уходит истинная любовь, а народ и государство гибнут.

Феодора взволнованно кивнула. Она направилась к дому – и на полпути остановилась; сердце застучало, дыхание пресеклось.

Навстречу по дорожке, посыпанной песком и обложенной цветными камнями и раковинами, неуклюже бежал ее сын – Магдалина не поспевала за ним или не смела схватить и остановить: она тоже завидела госпожу.

– Вард! – радостно крикнула Феодора; она нагнулась и расставила руки, и сынишка влетел в ее объятия.

– Мама! – крикнул он и крепко стиснул ее ноги, так что оба едва не повалились в траву. Феодора смеялась. Она подхватила мальчика на руки, радостно ощутив, что довольно сильна, чтобы носить его.

“Успела ли Феофано поносить на руках своих детей? Успела ли увидеть, как они выбегают из дому навстречу ей?”

Феодора с щемящей болью в сердце пригладила темные волосы Варда и подумала, что он хотя и греческой наружности, но совсем не похож на отца.

Совсем не похож, как и Анастасия.

Муж был дома в кабинете, где работал в уединении, – и у дверей его кабинета, в которые Феодора должна была войти, чтобы поприветствовать супруга и господина, она задержалась, как преступница. Она была рабыней этого человека, он обесчестил ее, окунул в разврат, лишил ее имени… Фома Нотарас женился на ней, но так и не стал ей мужем перед алтарем, потому что она не Феодора, и даже не помнила, как ее крестили…

Но он отдал ей слишком много себя, чтобы она могла просто уйти, даже если возникнет великая нужда.

“Нет: это никогда не бывает просто… Господи, как же я виновата…”

Она оперлась на стену и прикрылась рукавом, ощутив, как пылает лицо. Тут в глубине кабинета раздался скрип отодвигаемого кресла, за ним - негромкие шаги; потом приоткрылась дверь.

Феодора чувствовала, как муж смотрит на нее, – он смотрел долгим взглядом и ничего не говорил; она избегала глядеть ему в лицо. Потом Фома сказал: