Феофано стиснула зубы и вдруг зарыдала; это было так страшно - видеть, как плачет царица амазонок, лучшая из вождей, - что Феодора растерялась. Потом она крепко обняла госпожу, и та стиснула ее своими стальными руками так, что, наверное, оставила синяки. Гречанка измочила слезами хитон подруги; она плакала долго, навзрыд. Потом отвернулась, утирая глаза, - черная краска сбежала на щеки, придавая ей вид дикарки, воющей на родном убогом пепелище над телами дорогих убитых.

Когда у дикарки высохнут слезы, она превратится в зверя, который будет рвать врагов когтями и зубами, пока ее не убьют…

Феодора вскочила с постели, на которой они сидели вдвоем, и быстро принесла воды в чаше. Феофано поблагодарила кивком и долго умывалась; потом наконец успокоилась, лишь изредка судорожно вздыхая.

– Ты удивишься… быть может, откуда Леонард брал средства на армию, пусть даже стал отъявленным пиратом и продал душу дьяволу, - сказала она, не глядя на Феодору. – Но ведь мы собрали совсем немного. Некоторые итальянские патриции привели с собой до пятисот воинов в помощь Константину… Но просто нас слишком… слишком мало осталось всего.

Феодора кивнула.

– “Что, их заветам верны… здесь мы костями легли”*, - слабо улыбаясь, проговорила она; ее глаза влажно заблестели. – Ты и в самом деле хочешь повторить подвиг трехсот? Не слишком ли это – в наши дни?.. Подумай!

– Слишком - для нас! Это сделает Константин Палеолог, - ответила царица, улыбаясь со слезами и утирая глаза ладонью. – Ему нельзя иначе… нельзя еще более, чем Леониду: Константин защищает намного больше, чем спартанский царь, а именно – греческий христианский закон против ислама. А ведь эти два учения теперь объяли каждое по полмира! Вот битва титанов, какая не снилась нашим предкам! Никакой Александр, никакой Цезарь еще не вел такой битвы – за человеческие души!

Они обе теперь плакали.

Потом снова крепко обнялись, положив голову друг другу на плечо.

Когда Феодора отстранилась, она была серьезна, озабочена. Феофано кивнула, встретив ее взгляд, – теперь императрица опять готова была ее слушать и рассуждать так же божественно ясно, как всегда.

– Что тебе, дорогая?

– Валент, - шепотом сказала Феодора. – Ведь он может…

– Нет, - резко ответила Феофано: крылья прямого носа затрепетали. – Только не он! Ты не видела, как он показал себя в лагере, - предатели не таковы!

Потом царица улыбнулась.

– Не бери в голову, что он сказал вчера за ужином! Те, кто так говорит, наименее опасны: гораздо опаснее те, кто молчит. Да и потом… мы ведь все так же думаем, как он: никто не хочет становиться бестелесным и лишаться желаний, пусть даже и во Христе, и не может в это поверить! Даже священники не верят в такое ангельское бытие!

Феодора сдвинула брови – а потом недоверчиво, изумленно рассмеялась:

– Так, выходит… все христианское воздаяние обман? Один великий обман?

Феофано опустила руки ей на плечи и сжала их.

– Один великий обман, - серьезно сказала она. – Но такой обман, который должен обернуться самой большой правдой. Божественный закон должны принести на небо мы – мы должны принести его и осмыслить, а не принимать рабски, без понимания, как учатся всю жизнь магометане, надеющиеся на такое же животное, бездумное воздаяние за гробом. И магометане с самым жестоким детским простодушием выгоняют из своего рая женщин, которых хотят низвести до животных, - подобно арабским пастухам, предкам своего пророка! Право же, в этом они недалеки от язычников: только гораздо хуже, потому что принимают к себе всех, кто поймается на их сладкие посулы!

Феофано отвернулась.

– Видишь ли, - сказала она сумрачно, опять по-детски утирая ладонью мокрую щеку, - каждый единый бог, которого чтит народ, складывается и вырастает из прежних его богов. Это зрелость души народа. А турки очень еще незрелы рядом с нами: всего страшнее, что они могут показаться темному человеку великими… блестящими, ослепительными… но это внешнее, это то, чего они нахватались у нас и европейцев, точно яркое оперенье. Османы - темные варвары, не знающие себя, и слепо жадные ко всему чужому: шаткие, неверные!

Феофано помолчала, справляясь с волнением.

– Вы, русы, тоже молодой народ… но вы другие! Вы твердо сознаете себя, и до конца отвергаете то, что вам чуждо: вы не рядитесь в чужое платье, как и мы, греки, - но так же, как и мы, то, что вы принимаете, вы принимаете глубоко в сердце! Ни с одной турчанкой, даже самой ученой, - а среди них есть весьма ученые, - я не смогла бы говорить так, как говорю сейчас с тобой!

Феодора вспомнила, кто уже говорил ей такие слова. Поистине – родственные души высказывают и родственные мысли, перекликаются, сами того не зная!