Патрикий сидел на своем белом коне сам весь белый, и его шатало, точно он вот-вот лишится чувств; но Фома держался и не падал.

Феодора вдруг громко засмеялась.

– Как бы это не оказался кто-нибудь похуже Мехмеда! – сказала она. – Скажи-ка мне, василисса, безопасно ли нам сейчас скакать в аммониевское имение? Имение старшего из братьев?..

– Это мой дом! – свирепо ответила Феофано, обернувшись на нее, так что Феодору по лицу хлестнуло черными волосами. – Мое наследство! Так завещал муж – уходя на последнюю войну, он оставил дом своим сыновьям и мне!

Феодора опять рассмеялась: безумный, дикий звук.

– Слышишь, Фома? Как заботлив был старший Аммоний! Но ведь и сыновей…

– Замолчи!.. – крикнул патрикий; он бы хлестнул жену по губам, но она вовремя овладела собой и замолчала.

Они приехали в имение Калокиров через час – соседство их было совсем близкое; переполошили спящих слуг. Феофано тут же, соскочив с коня, принялась криками строить свою челядь, точно солдат. Когда слуги поняли, что случилось, они начали стенать, точно вдруг потеряли разум. Марк зычным голосом призвал их к порядку; и вид спартанца на время вселил в них спокойствие и заставил быстро собираться и помогать своим господам.

Спустя еще два часа дом Калокиров покинули все его обитатели; коней было в несколько раз меньше, чем людей. Но в доме нашлись две господские повозки, - о колеснице пришлось забыть, - а у крестьян Феофано еще телеги и волы.

Крестьяне грузили свой скарб и собирались до самой зари; и когда они наконец тронулись в путь, Феодора едва держалась на ногах. Она забралась в повозку вместе с детьми и тут же уснула.

Феофано осталась на коне, несмотря на бессонную ночь, и была бодра по-прежнему; она поскакала рядом со своим несокрушимым Марком во главе отряда. Патрикий, подобно жене, падал с лошади от усталости; но он поехал вместе с воинами. Те досадовали на господина про себя, зная, что он будет только помехой, случись что, - но никто не помешал его геройству.

Впрочем, теперь все двигались гораздо медленнее, - за господами, кроме десятка домашних слуг, шло еще три десятка селян с женами и детьми. Теперь уже патрикий Нотарас не мог ускакать от них, как когда-то оставил позади своих слуг и воинов, везя в особняк наложницу…

Турки могли бы с легкостью настигнуть их – и учинить резню, даже не бой: защитников у этой толпы было слишком мало. Но им удалось уйти от врагов: казалось, погоня их потеряла.

Когда день стал клониться к вечеру, они остановились на отдых посреди поля - как одна семья беглецов и погорельцев. Тогда Феофано подсела к своей филэ, и они долго говорили вполголоса. Царицу, казалось, этот разговор удовлетворил: горько, но удовлетворил.

– Я бы принесла в жертву сто быков в твою честь, - печально улыбаясь, сказала Феофано, - но нам скот сейчас нужнее, чем богам.

Подруги невесело засмеялись. Взялись за руки.

– Я спасала прежде всего твои и мои работы, - сказала Феодора, опустив глаза. – Потом твоих трагиков, философов… Данте и Петрарку я не нашла. Не вспомнила, где!

Феофано махнула рукой.

– Данте и Петрарка найдутся у многих ценителей.

Женщины мрачно посмотрели друг на друга, потом отвели глаза. Сколько веков людских страстей еще минет, сколько бессмысленных войн, прежде чем в женщинах начнут признавать мыслителей и поэтов?

Они добирались дольше, чем рассчитывали, но приехали в дом Льва Аммония благополучно: Микитка узнал бы его с первого взгляда по крестам с распятыми преступниками, а Феодору эти страшные знаки поразили. Муж давно уже повелел убрать такие же кресты, стоявшие вдоль дороги, которая вела в дом Нотарасов…

Может быть, уже сейчас турки распяли у дороги новые жертвы – или выставили новых мертвецов, для устрашения? Может быть, развесили на деревьях детей, пробив им копьями лодыжки?..

Но в доме старшего Аммония ничто пока не предвещало бури. Он почти пустовал – там осталась только кухарка Ирина с мальчиком-помощником и своими детьми, конюх, садовник и двое старых домашних слуг, живших в нем без всякого занятия. Однако теперь дом нашлось кем населить – и места было в самый раз, точно тень Льва Аммония ждала их в гости.

Приехав и наскоро разместившись, беглецы тотчас разбрелись спать, хотя был день; Феофано едва вспомнила, что нужно выставить часовых.

Когда они проснулись, уже наступил вечер. Нотарасы и Феофано собрались в хозяйской спальне.

Они мрачно пили вино, размышляя о своем положении и не глядя друг на друга. Феодора, заметив огромную кровать, - как и следовало ожидать, на бронзовых львиных лапах вместо ножек, - подумала с неловкостью и страхом, что здесь было брачное ложе Льва и Метаксии. Здесь старший Аммоний взял Метаксию невинной девушкой.

Теперь, глядя на эту царицу, невозможно было вообразить ее невинной девушкой; как и вообразить страдания, которые она претерпела, будучи беззащитной против мужа…

Потом вдруг Феофано сказала, точно прочитав мысли подруги:

– Я могла бы полюбить моего мужа, но мне совсем не дали времени. Женщине почти никогда не дают времени.

Она посмотрела прямо на подругу.

Фома взглянул на жену, потом на сестру – и спросил Феофано:

– Ты думаешь, что братья Аммонии могут прийти сюда?