Феодора попыталась вообразить Фому в молодые годы и улыбнулась: ей тоже удалось зажечь мужа, пусть и ненадолго.

Феофано посмотрела ей в глаза.

– Порою люди, чтобы утвердить себя, должны губить свою душу. А иначе никак. Иначе проживешь жизнь никем – овцой, рабом!

Феодора передернула плечами.

– И я тоже погубила свою душу, чтобы не остаться овцой?

Феофано кивнула.

– Ничтожные люди неспособны на преступление. Но можно сказать, что и души у них нет: ибо душа есть твоя способность утвердить себя и познать себя таким образом, дорогая. Некоторые народы считают, что у женщин нет души, - тут она улыбнулась. – Магометане выгоняют женщин из рая, и это становится для них справедливым: потому что нечего делать в вечности существам, которые всю жизнь были только рабами чужой воли и провозвестниками чужих слов!

– Но ведь так можно сказать о многих… очень многих, - прошептала Феодора. – Что делать с ними?

Феофано нахмурилась.

– Может быть, Бог сотворит их заново, более твердыми! Или кто-нибудь из них все-таки проснется сам и построит свою душу – как мы с тобой!

Феодора долго молчала.

– Как ужасно ты рассуждаешь, - прошептала она наконец. – Я ни от кого еще такого не слышала.

– Может быть, потому, что Метаксия Калокир на свете одна, - сказала ее царственная подруга.

Феодора улыбнулась.

– Но и Желань Браздовна на свете тоже одна! И со всеми, у кого нет души, она готова поделиться своей! Иначе, - тут она перестала улыбаться, - иначе незачем и жить, и вечность станет непосильна для тебя, если ты будешь сознавать, сколько людей умерло безвозвратно!

– Великодушная богиня, - вздохнула Феофано.

Потом поцеловала подругу и сказала серьезно:

– Ты истинно великодушная богиня. И я думаю, что ты сможешь подарить другим свою душу, а они примут твой дар, даже не зная о нем!

Потом Феофано помолчала, пройдясь по комнате, - и произнесла, приставив палец к подбородку:

– Я запишу это… мне кажется, стоит. И ты не ленись душой – опомниться не успеешь, как потеряешь ее!

Феодора кивнула: теперь она очень хорошо это понимала.

Потом она спросила:

– Что нам теперь делать?

Феофано усмехнулась.

– Ты думаешь – я не размышляю об этом непрестанно? У меня и плакать времени почти нет! Дионисий писал… ты помнишь, что он писал: но он дома сейчас, как и я, и уже не знает настоящего положения дел. Жена опять окунула его с головой в семейные хлопоты. Вот почему для мужчины, а особенно для воина и государственного мужа, так вредно жить в семье постоянно, а женщине нужно отрываться от семьи – чтобы она научилась смотреть шире!

Феофано прикрыла лоб ладонью – у нее был узкий греческий лоб, и четыре пальца как раз накрыли его.

– Я опять напишу ему… вот сейчас, когда я поплакалась тебе, я могу собраться с мыслями. Но я не знаю… я не знаю, когда мы опять протрубим сбор: мало того, что нам не на что содержать войско… ты же видишь, Феодора, как рассеяны наши враги! Против рассеянных врагов нужно готовить рассеянные же удары: а на это способна только сильная, настоящая императорская власть, у которой много подручных разных талантов, но голова одна!

Гречанка усмехнулась.

– Такой властью уже давно не обладают наши императоры. Ты будешь сейчас смеяться, дорогая, - но я и в самом деле более могущественная императрица, чем наш державный Константин и его отцы! У них от власти осталось только название… и память предков!

Феодора, которая расхаживала по комнате от волнения, как и ее собеседница, села и перекрестилась на истершуюся икону в углу, попавшуюся ей на глаза.

– Как ты думаешь… это Валент натравил на нас турок? – спросила она.

Феофано посмотрела в ее бледное лицо, карие глаза, полные невыразимых чувств, и улыбнулась.

– А если не Валент – ты убежала бы с ним от моего брата? – спросила она. Феодора вскинулась; но императрица засмеялась.

– Я пошутила! Я ведь знаю – мы, женщины, всегда об этом думаем…

Потом она сказала серьезно:

– Я не знаю, кто это был, - нас жило в лагере слишком много, и слишком многим мы открыли свои имена и свои слабые места! Это может оказаться как Валент, так и любой другой. Конечно, я подозреваю его, - но это только потому, что я ближе всех его знаю и так получается естественно…

Они долго смотрели друг на друга – а потом Феодора вдруг спросила:

– А тебе здесь не снится муж?

– Он долго мне снился, после того, как умер, - сказала царица. – Он не из тех, кто легко забывается, - и ведь он был моим первым любовником!

Она скрючила пальцы, как когти, потом сжала руки в кулаки. Глаза ее заблестели и погасли снова.

– Лев впечатался в мою память… но сейчас, слава богу, не снится.

Она кивнула подруге.

– Пойду писать Дионисию. Это все, что пока приходит на ум.