Она вздохнула.

– Что делать с Мардонием! Ведь он сейчас у отца – несчастный мальчишка!

– Это отцовское право, - угрюмо отозвался Марк.

Феофано рассмеялась.

– Ты ли это говоришь, мой несгибаемый спартанец?

Они долго смотрели друг на друга; и в зеленых глазах Марка появилось что-то новое… нет: разгорелся огонек, который он давным-давно притушил.

– А ты никогда не жалеешь, что мы… - начал эскувит.

– Жалею, и ты это знаешь! – быстро перебила Феофано. – Но женщине куда труднее в таких делах, чем мужчине: женщина кладет всю жизнь на то, на что мужчина тратит минуты… или час, если он хороший любовник.

Марк покраснел от обиды, которую она нанесла ему почти намеренно.

– Ты ведь знаешь, - сурово начал он. – Я бы никогда тебя не предал!

Феофано кивнула.

– Знаю – и поэтому ты мой воин! Простые воины гораздо честнее и надежнее военачальников и аристократов!

Она погладила Марка по заросшей щеке; лаконец перехватил ее руку и прижался губами к ладони.

– Я готов ждать тебя до тех пор, пока мы оба не станем тенями.

Феофано рассмеялась со слезами.

– Ты никогда не будешь тенью, мой милый: в тебе слишком много огня и силы!

Его взгляд изменился; воин крепко взял повелительницу за плечи и склонился к ее лицу. Она ждала, глядя на него неподвижно, приоткрыв губы: ей хотелось его поцелуя.

Но если Марк позволит себе это, он предаст царицу и себя – и уже не сможет потушить свое пламя…

Марк опустил руки и отвернулся.

Феофано пошла было прочь; но тут Марк окликнул ее:

– Это из-за нее, да?

Феофано обернулась на него – а потом сделала отвращающий жест.

– Такого не спрашивай, я тебе не отвечу!

Когда царица скрылась, Марк понурился, ощущая, как необычайная печаль, приличествующая скорее женщине, чем воину, сдавила ему грудь. Конечно, царица отвергала его не только из страха покориться своему воину и зачать от него, но и из-за любимой московитки: женщины прилипали к своим подругам так же крепко, как мужчины к своим любовникам. И даже крепче – потому что женщины не требовали взаимного удовлетворения так ненасытно, как мужчины от женщин и друг от друга; женщины лучше владели словом и не стыдились друг друга утешать! Любовь женщин – самая постоянная из всех, какие бывают между людьми, подумал Марк. Он усмехнулся и пожелал своей госпоже счастья.

Но он сам не забыл то время, когда обладал Феофано: не забыл ни единого мгновения, что она подарила ему. Его любовь к ней так же постоянна, как ее, - пусть и безответна; а его память так же крепка, как и верность.

И, быть может, когда они оба перешагнут порог смерти, он завоюет ее вновь – за этим порогом, как за краем Ойкумены*!

Лаконец засмеялся таким мыслям; а потом одернул себя и заставил вернуться к тому, что произошло сегодня. Дарий и его отец сейчас намного важнее мечтаний о несбыточном.

Когда Дарий выспался и открыл глаза, около него опять была царица: в черном траурном платье, с высоко подобранными волосами. Но большие глаза ее были тоже густо подведены черным, и губы накрашены. Она смотрела на сына Аммония со свойственным ей одной выражением на своих ярких и твердых губах: с улыбкой предвкушения каких-то сладостных и греховных свершений. Дарий рано научился распознавать такие выражения: ведь в нем текла восточная кровь…

Увидев, что Дарий узнал ее и готов говорить, Феофано с улыбкой кивнула мальчику на столик у кровати, на котором стоял поднос с едой.

– Здесь бобовый суп, хлеб и вино. Поешь, а потом поговорим.

Дарий проглотил скудную еду так быстро, что почувствовал себя почти виноватым; но царица рассмеялась и потрепала его по острому плечу.

– Молодец! А теперь, - тут ее голос перешел в свистящий шепот, и она слегка склонилась к гостю, - рассказывай. Я должна знать все, потому что ты теперь мой подданный, мой слуга! Понимаешь, Дарий?

Дарий кивнул: он прекрасно понимал все это. Иначе бы он не вернулся!

Он принялся рассказывать – слова, вначале бессвязные, с запинкой, потом полились неудержимым горным потоком; несколько раз Дарий даже порывался вскочить, пылая от возбуждения и негодования, но сильная рука удерживала его на месте. Царица время от времени перебивала его вопросами, которые всякий раз попадали в цель, как не могут промахнуться отравленные иглы.

Феофано спрашивала, сколько дней он скакал, как определял направление, как ему удалось сбежать от отца – и почему он это сделал!

– Я скакал три дня, но я часто останавливался на отдых… я не очень хороший наездник, моя василисса, - потупившись и покраснев, сказал юный перс. Он поднял тонкую смуглую руку и показал на окно. – Я скакал все время на запад, и направление определял только по солнцу… но вчера заблудился в дубовой роще: забыл, с какой стороны въехал под деревья, и долго кружил. Потом я забыл, где запад…