Она увидела, как Вард, утомившийся долгой тряской и сидением на возу, радостно бегает от одного взрослого к другому. Феодора крикнула, вдруг охваченная ревностью:

– Вард! Сынок, иди сюда!

Мальчик тут же подбежал на своих крепких ногах. Он обхватил ее за шею, обдав горячим дыханием ее лицо.

– Мама, я тебя люблю! – воскликнул он.

– Мой маленький царевич, - растроганная Феодора расцеловала его и прижала к груди. Продолжал бы этот малыш так же любить ее, узнав, о чем его мать сейчас думает?

Она опять ощутила тошноту и горечь во рту.

– Ну, иди… Иди, поиграй, - она даже слегка оттолкнула ребенка от себя.

– Мама, я хочу есть, - пожаловался Вард; он потянул в рот палец. Феодора нахмурилась.

– Скоро, - сказала она, отнимая крепкую ручонку сына ото рта. Он уже сейчас был силач: не так-то легко было это сделать.

“Леонард Флатанелос был бы счастлив, имея такого сына… Он как будто в него уродился”, - неожиданно подумала московитка.

От костра, который развели снаружи, уже тянуло ароматным дымом; а ей вдруг стало еще хуже от запаха жаркого, хотя совсем недавно она умирала от голода!

Феодора легла и отвернулась к холщовой стенке палатки; она заплакала, беззвучно, чтобы никто не заметил и не встревожился за нее. Этого только сейчас не хватает!

Позади нее раздались шаги, которые не могли принадлежать мужу: слишком быстрые, бодрые и упругие.

Феофано склонилась над ней; Феодора ощутила на своем плече ее теплую сильную руку, а на щеке прикосновение жестких вьющихся волос и горячий шепот:

– Что ты лежишь? Устала? Сейчас мы будем есть!

Феодора села и повернулась к царице. Когда она подняла на нее глаза, то даже не пыталась ничего скрывать. Феодора положила руки на живот.

– Устала, моя василисса, - сказала московитка.

Феофано стояла над ней – высокая, крепкая, все еще в панцире и защитном поясе, словно выкованная из стали. Но когда Феодора посмотрела ей в лицо, то поняла, что царица не из стали, а из глины – такой же прах, как они все…

– Вот как? – наконец спросила Феофано.

Ее лицо заметно побледнело под загаром.

– Да, - ответила московитка.

– Значит, дальше поедешь в обозе, - сказала царица.

Она отвернулась, плечи опустились. Ее неподвижную фигуру позолотил огонь – Феофано стояла как статуя: но что сейчас творилось в душе этой статуи!

Феодоре больше всего на свете захотелось утешить госпожу; но было нечем.

Она утерла слезы и неловко встала сама; рядом с Феофано и ее мужами московитка показалась себе еще более неуклюжей и слабой, чем была. А ведь это только начало!

Феодора прошла мимо царицы к выходу, даже не пытаясь найти глазами мужа. Вдруг она возненавидела его так, как не ненавидела даже тогда, когда он взял ее силой в Большом дворце.

Хотя тогда она не испытывала к нему настоящей ненависти, правду сказать! Ненавидеть может тот, кто воспитал в себе страстную душу, много пережил и передумал, много сотворил, обрел и потерял – а она еще спала тогда и не знала ни себя, ни других: и не имела потому твердой почвы для ненависти. Сейчас же она просто задыхалась, одолеваемая своими страстями.

Московитка села к костру и опять почувствовала на своем плече руку царицы.

– Ничего, - сказала Феофано.
– Бог даст, все наладится!

Эти слова были так дики в ее устах, что Феодора засмеялась. Она поняла, что это говорила не Феофано, - это говорила устами гречанки ее собственная душа: та часть ее, которую она сообщила Феофано вместе со своею любовью.

Она заставила себя поесть со всеми и даже улыбаться им; греческие и азиатские лица перед нею были как в тумане. Все они вдруг показались ей чужими, одна Феофано была своя, ближе, чем сестра…

Но Феофано не может принадлежать ей одной! Она даже не может заниматься подругой больше, чем остальными. И зачем только Феодора выдала ей себя – разве мало у василиссы забот?..

И у Феодоры дети: вот забота, которой никогда с себя не сложить.

Феодора первая встала от костра, не попрощавшись со своими товарищами, и пошла к детям, держась за живот: ее опять мутило. Даже грядущая война показалась ей незначительной – все ее существование сосредоточилось в ее чреве: страшная, неизбывная судьба женщины!

Она не знала, кто смотрит ей вслед, и ей было это почти безразлично.

Феодора проведала Анастасию, попыталась повозиться с Вардом, но чуткий мальчик понял, что с матерью что-то неладно; она оставила его прежде, чем он испугался.

Ей с мужем была приготовлена одна постель, как и следовало: Феодора легла первая, лицом к стенке палатки, и завернулась в шерстяное одеяло, более всего желая, чтобы муж ее не тронул и ни о чем не спросил.

Как это легко – сотворить ребенка! А потом муж утрется и отойдет: и все, все предстоит расхлебывать жене…