Потом она подошла забрать своих служанок и детей: с ними был Марк, который как раз сейчас катал Варда на своем широком плече: мальчик восторженно смеялся, как все здоровые дети, не помнящий прошлого и не ведающий будущего. Суровый спартанец тоже смеялся. Такие храбрые воины, истинно храбрые, часто проявляли любовь и нежность к детям, казалось бы, несоразмерную с их характером.

А Марк, к тому же, был холост и бездетен…

Воин заметил Феодору; все еще улыбаясь, он ссадил мальчика на землю, отчего тот протестующе взвизгнул. Но Марк подтолкнул его к матери, и Вард так же радостно подбежал к ней и ухватился за ее руку.

Вдруг у Феодоры екнуло сердце от догадки. Она посмотрела на царицу, потом опять на Марка… и словно бы какая-то часть любви к Феофано умерла в ней.

Но нет, это было только минутное охлаждение. Феофано такова, какова и следует, - иной ей быть невозможно!

Марк, Феофано, Фома и Дионисий сопроводили московитку до лошади, как почетный конвой. Трое благороднейших византийских аристократов, заботившиеся о московской рабыне лучше, чем иные родители о дочери!

Перед тем, как сесть на лошадь, Феодора крепко обнялась с госпожой, с наслаждением ощутив шипы ее кожаного боевого пояса. Переговорить напоследок, при таких свидетелях, им, конечно, было нельзя – но что могли, они обсудили заранее.

Марк подсадил московитку на спину Тессы. Ее черная грива, гнедые бока лоснились – пока Феодора была больна, о лошади прекрасно заботились. Феодора взяла из рук Марка дочь и в последний раз посмотрела в глаза Феофано.

Ее губы шевельнулись, но она ничего не смогла выговорить.

“Может быть, навсегда”, - так и не сошло ей на язык. Уголки губ гречанки тронула улыбка, в глазах блеснули слезы: они давно понимали друг друга без слов!

Феодора протянула Феофано руку, и та крепко пожала ее. Задержала в своей на несколько мгновений, потом кивнула и отвернулась.

Феодора сдавленным голосом приказала трогать: поняв, что царица могла бы уронить свое достоинство, если бы она задержалась.

Они поехали через пролесок, начинавшийся за лагерем, под копытами Тессы хрустели палые сучья; а Феодора ничего не видела из-за слез. Она очнулась только тогда, когда ветка зацепила ее волосы.

– Подтянуться! – приказала она своему отряду: больше даже себе, чем воинам, которые и так были совершенно собраны. Феодоре стало стыдно. Может быть, она тоже едет на свою битву, пусть даже на этом поле брани не прольется кровь, - Феофано надеется на нее!

“Пока я ничего тебе не приказываю, потому что знаю не больше твоего, - сказала ей царица, когда они говорили наедине в последний раз. – Но ты будешь моими глазами и ушами: это главное мое поручение. Слушай, наблюдай и запоминай все. У тебя превосходный быстрый ум, как у многих истинно воспитанных женщин, которые часто соображают быстрее мужчин: поэтому сообщай мне свои наблюдения в письмах, и вдвоем, быть может, мы домыслим и свершим многое, даже будучи так далеко друг от друга!”

Феодора перекрестилась и поцеловала свой вавилонский амулет.

Особняк Дионисия оказался похож сразу и на греческий, и на римскую виллу, какие Феодора повидала в Короне, путешествуя с патрикием, - и ни на что, виденное ею прежде. Этот дом был отделан заботливее, чем дом Льва Аммония, - наверное, потому, что сам хозяин был более утончен и больше внимания уделял семейной жизни и удобствам, чем старший брат.

У подножия беломраморной лестницы, которая подводила к парадной двери, восседали два позолоченных бронзовых льва, оскаливших пасти. Феодора задалась вопросом – не в память ли о главе семейства были сделаны эти украшения?

Или в память о предке, который носил такое же имя?

Эта лестница со стражниками-львами напомнила Феодоре рассказы о грандиозном троне, на котором персидских царей носили во главе армии*, – вернее, позади отрядов прикрытия…

Портик подпирали рифленые колонны из розового гранита, с капителями в виде золотых виноградных гроздей. Когда навстречу гостям открылась дверь, стала видна бахромчатая шелковая занавесь, отгораживавшая жизнь хозяев, - точно как в гареме какого-нибудь из великих Дариев прошлого! Из-за занавеси душно пахнуло благовониями. Феодора не удивилась бы, увидев перед собою надменно-льстивого служителя с завитой бородой и в длинном складчатом персидском платье!

Но на пороге показался старик совершенно греческой наружности: он быстро осмотрел московитку с головы до ног, потом низко поклонился, словно извиняясь за свою подозрительность.

– Ты госпожа Феодора Нотарас, супруга патрикия Нотараса? – спросил он; и когда Феодора кивнула, произнес:

– Добро пожаловать.

Управитель Дионисия Аммония почему-то с первого взгляда не понравился Феодоре – и она еще несколько мгновений гадала, что означало его “ты”: греческую прямоту или восточное желание унизить славянку.