– Море теперь холодное, - проговорила Агата; голос стал глухим от слез, и София поняла, о чем сестра думает. О чем они обе думали всякий раз, вспоминая о море.

– Я ему завидую, - сказала София: ее слова были жестоки, как плеть, взбадривающая раба. – Я бы хотела освободиться так, как наш брат, - или умереть сражаясь, как сражалась наша великая родственница! Как те женщины, что погибли в боях на улицах Константинополя!

– Так за чем же дело стало? Иди – попробуй украсть нож и заколоть моего мужа! Вот это будет славная смерть! – рассмеялась Агата. – И никто не скажет, что не геройская! Турки тебе устроят мученичество, достойное первых христиан!

София закусила губу, и в ее глазах отразилась мука; и Агата немедленно пожалела о своих насмешках.

– Я так не могу, - прошептала София с неподдельной горечью. – Я слаба! Я потеряла здесь все силы!

Агата молча обняла ее. Конечно, у них и прежде было не слишком много силы, - они ведь только женщины; а такая турецкая жизнь, в сытой праздности и безвестности, отняла и остатки воли. Хотя даже прежде своего пленения сестры бы на подобное безумство не осмелились.

Напасть на Ибрахима-пашу сейчас едва ли решился бы даже закаленный мужчина - даже готовый к смерти: этот несильный и нестрашный сам по себе человек был в Стамбуле самым могущественным после султана, а турецкая палаческая школа не знала себе равных.

– Может быть, нам навестить отца? Хоть так развлечемся! – вдруг предложила София. – Тебе господин позволит, тебе можно капризничать!

Агата закрыла глаза и закусила губу. София опять побуждала ее бороться – хотя их удары были для турок все равно что порка, которую царь Ксеркс когда-то приказал устроить морю, помешавшему его планам.*

– Нет, я не хочу навещать отца, - прошептала наконец младшая. – Всем будет только хуже. Мы даже в глаза друг другу смотреть не можем! И я не могу видеть его женщин!

Валенту сейчас принадлежали три молодые и красивые турчанки, из тех, которых султан предусмотрительно привез в обозе, для нужд своих подданных-мусульман или своих греческих вассалов; и одна из них была беременна, это Агата видела своими глазами. Когда она бывала в отцовском доме, то спрашивала о Валентовых наложницах и слуг, и сама слушала и высматривала, сколько возможно. И поняла, что Валент едва ли счастлив, отдав врагу так много, - даже приобретения его равнялись потерям!

Смерть сына еще больше озлобила его, хотя и прежде Валент отличался жестокостью, - он никогда особенно не любил Мардония, как и Дария, и нередко досадовал на них: считая почти никчемными, потому что оба так и не научились сражаться и не приобрели мужественного вида и характера. Но смерть Мардония для Валента Аммония значила еще больше, чем смерть сына для отца. Это был поступок, к которому он сам оказался не способен…

Так же, как и бегство Дария.

А турецкие жены его не утешали – правда, они были воспитаны в той самой покорности, какой, казалось, Валент всегда хотел от женщин; но, против ожидания, такой султанский подарок не принес ему ни радости, ни удовлетворения. Может быть, он все еще не забыл скифскую пленницу и свою жизнь с нею, - действительно счастливое время для них обоих! Или только теперь, получив турчанок, ощутил отвращение к ним – и понял, чего лишился, когда Феодора сбежала?

Он оставил жизнь в лоне только одной из них – уж не потому ли, что не желал плодить новых турок? Мехмед Фатих очень предусмотрительно раздаривал свои милости! А может… об этом сестрам страшно было даже подумать… Валент утрачивал мужскую силу?

Но, конечно, они не могли знать таких тайн; а знали только, что Валент нечасто проводит ночи со своими рабынями, а чаще избивает тех из них, кто попадается ему на глаза в минуты дурного настроения.

– А я съезжу в гости к отцу, - вдруг заявила София. – На меня он еще может прямо смотреть! И я знаю, что нужна ему.

Она склонилась к сестре.

– Агата, как можешь ты думать только о себе? Неужели тебе его не жаль?

Агата отвернулась. Ей было ужасно жаль их всех – но что изменится, если они начнут сыпать соль друг другу на раны? Притворяться, что достойно живут? Это еще унизительней!

– Кажется, Валенту подарили землю в Каппадокии, - вдруг произнесла София. – Ту самую, где мы скрывались… Он действительно богат теперь! Княжески богат!

Агата рассмеялась.

– Пожалуй, нам и в самом деле стоит навестить отца - подставить свои слабые плечи, а не то он не вынесет таких великих даров!

Она подумала, играя своим браслетом.

– Тебя не выпустят одну… я попрошусь с тобой.

Агата послала к господину служанку с просьбой отпустить ее с сестрой в гости к отцу; и Ибрахим-паша передал свое согласие и прислал, вместе с носильщиками, отряд янычар для охраны. Даже такие короткие прогулки, в пределах одного квартала, - отец тоже жил во Влахернах, - были опасны.

Тем более опасны, что голытьба, и особенно нищие греки, ополчились против своих новых господ и их женщин. Еще большую ненависть, что легко можно было понять, вызывали гречанки, сделавшиеся женами высокопоставленных турок. Правда, в носилках было не разглядеть лиц, и турецкие жены никогда не разговаривали с чужими. Все они – и победители, и побежденные – дружно способствовали окончательному порабощению греческого духа! Неудивительно, что османы покоряли все народы на своем пути, на каждом из них совершенствуя свое искусство управлять!