София и Агата тщательно нарядились, унизав руки браслетами, вставив в уши золотые серьги-кольца и надев под свои дорогие платья теплые штаны и сапоги. Такой полумужской костюм, который часто носили турчанки, был удобен и даже по-своему красив – если бы не сопрягался со всеми прочими турецкими понятиями!

Сестер посадили в одни носилки и понесли, выкрикивая имя их господина, - и Ибрахим-паша успел вселить в горожан такой страх, что стражникам не потребовалось ни одного удара палкой.

Валент Аммоний жил в доме, который напоминал их родовой особняк и дом их дяди Дионисия, - так же богато и крикливо украшенный, строившийся еще прежними хозяевами-греками так, чтобы повергать в трепет всякого простолюдина. Мрамор, гранит, порфир, позолота и мозаика - статуи в нишах и кариатиды*, созданные для услаждения взоров хозяев и теперь потерявшие свое значение так же, как сами хозяева забыли свое родство.

Валент вышел к ним навстречу один – он был одет легко, почти по-прежнему, в длинный шелковый халат, который очень ему шел. Дом топили, хотя дерева в городе было мало, - и поэтому отец предложил Софии и Агате переобуться в легкие туфли.

Валент, казалось, совсем не ожидал их посещения – и был ему действительно рад. Нет, отец еще не превратился в турка, который разучился разговаривать с женщинами, даже в своей семье!

Когда София и Агата вошли в гостиную и уселись на диван, а хозяин приказал подать им воду с розовым маслом, любимое угощение турок, сестры рассмотрели его. Валент Аммоний немного постарел, но не утратил своего превосходного здоровья и силы; только морщинки у глаз и белые прядки, кое-где прострелившие густые черные волосы, напоминали, что он переступил сорокалетний порог.

И мужской силы, он, по-видимому, ничуть не утратил. Сестры знали, что это бывает заметно по мужчинам, - у них потухают глаза… и на женщин они начинают смотреть совсем иначе. Валент же не выглядел… обделенным. Он казался мужчиной, которого главные свершения ожидают впереди.

Когда Валент отвернулся, сестры переглянулись: они все поняли без слов. Конечно, отец думал о Феодоре; и надеялся вернуть свое прошлое! Возможно ли это?

Для того, кто сильно желает, невозможного мало. А Валент Аммоний всегда умел желать и добиваться своего.

Впрочем, никто из семьи сейчас не говорил о том, что было для них главным, - а только о пустяках. Они уже научились этому турецкому искусству.

Валент немного расспросил их о том, как они поживают, - и дочери, почти ничего не видевшие за стенами дома, немного нового могли ему сказать. Впрочем, им не было скучно друг с другом: вместе Аммонии ощущали радость, боль, стыд, которые не могли разделить ни с кем другим – и которых никто извне не понял бы. Потом Агата спросила – правда ли, что отец собирается уезжать в Каппадокию?

Это было сказано наугад, ничего подобного они не слышали, - но Валент после небольшой заминки ответил утвердительно. Да, он уедет в ту землю, которая теперь принадлежит ему по праву, и там будет настоящим господином!

Агата ощутила, как София пожала ее руку. Они превосходно понимали друг друга! Валент будет укреплять власть султана в Каппадокии, сделавшись его наместником, - и еще раз попытается добраться до своей московитки и своего сына! Он еще больше хочет этого, потеряв и Дария, и Мардония!

Впрочем, беседа их скоро иссякла; и они распрощались. На прощанье Валент обнял обеих дочерей, и ни София, ни Агата не отстранились.

Валент Аммоний уехал через две недели после этого свидания, бросив в Стамбуле весь свой гарем; и пропал на несколько месяцев, как уже пропадал раньше. Уже без него Агата родила Валенту первого внука – и третьего сына Ибрахима-паши, которому дали имя Бора.

Юная наложница Валента Аммония, Саадат, еще раньше в отсутствие господина родила дочь.

* Исторический факт.

* Статуи одетых женщин, в греческом зодчестве заменявшие собой колонну или пилястру (фальшивую колонну).

========== Глава 100 ==========

Мардония искали долго – и сын младшего Аммония знал, что поиски эти направляет не только отцовская воля. Ибрахим-паша был по-женски злопамятен, изощрен и мстителен: этим турки отличались еще более греков.

Московиты вместе с юным греческим аристократом, принятым на поруки, не видели близко публичных казней – Стамбул был слишком велик, и итальянских кварталов гнев победителей не опалял. Мехмед и его советники именно сейчас особенно нуждались в мире с папой – католическая церковь оставалась столь же жестоким и упорным врагом, разящим мечом христианства: так же, как мягкая греческая церковь была душою Христова учения. Но католики и их подопечные, конечно, слышали о расправах, одно описание которых трудно было вынести, - турки сажали бунтовщиков и преступников на кол, притом таким хитроумным способом, с поперечиной, что тело долго скользило вниз, и муки казнимого продлевались на несколько часов; варили живьем, сажали ослушников в выгребные ямы, где выдерживали сутками, заставляя нырять с головой…