Теперь я спрошу тебя со всею серьезностью: когда ты намеревалась рассказать сыну о своей связи с Метаксией? Не можешь же ты промолчать всю жизнь! А если ему расскажут об этом чужие люди?

Я пока молчу; но, как ты верно заметила, Феодора, Вард сознает все больше вокруг себя. Ты не забыла, что две недели назад ему исполнилось пять лет? Мы с ним отпраздновали его рожденье без тебя!

Больше года прошло с того дня, как пал Константинополь, - и совсем, совсем скоро наш Вард поймет, что это такое. Не понял бы и других ужасных вещей.

Нет, дорогая, я не угрожаю тебе – я только сокрушаюсь и тоскую. Если бы ты вернулась домой! Как у нас теперь хорошо! Нет больше Олимпа, и твоей статуи тоже нет, - но в остальном дом таков же, как в наши с тобой лучшие времена. Приезжай, и мы с сыном встретим и обнимем тебя на пороге.

Сейчас еще не так опасно ехать – бои переместились куда-то на восток: кажется, в Каппадокию?

И потом – ты ведь теперь настоящая воительница, подобно Метаксии? Я действительно хотел бы полюбоваться твоим искусством. Вард мне рассказывал, как ты стреляешь.

Приезжай – и оставайся так надолго, как долго желаешь быть со своим сыном. Я никакой силы к тебе не применю.

Фома”

Феодора скомкала письмо и, бросив его в угол, заплакала, не обращая внимания на Феофано, которая была в этой же комнате.

– Я так и думала, что этим кончится!

Феофано, приблизившись, обняла ее за плечи и неверяще заглянула в глаза:

– Он так-таки отказывается вернуть сына?..

Феодора кивнула.

– Вот слизняк! – топнув ногой, в ярости воскликнула лакедемонянка. – Как он не понимает, что мальчик в опасности вместе с ним?..

Феодора развела руками.

– Я так и чувствовала… Фома теперь отыгрывается на мне за все прошлое.

Она тяжело вздохнула.

– Придется ехать.. Не наездишься так-то!

Феофано поджала губы.

– Наверное, придется… Но я ему это припомню! – снова в ярости воскликнула царица. – Он сейчас заманивает тебя ребенком, как трус и подлец, - потому что больше нечем!

– Вы все так делаете, и я от вас научилась, - заметила с грустной усмешкой Феодора. – И ведь Фома прав… по крайней мере, отчасти. Но теперь не об этом речь. О сыне надо думать.

Она положила руку на плечо своей царственной подруги.

– Если я уеду – ты сбережешь Анастасию?

– Конечно, - ответила Феофано.

Она немного подумала.

– А дочь ты с собой не возьмешь?

Феодора мотнула головой. Этого еще не хватало – ей бы одного ребенка вызволить!

Они обнялись.

Погладив подругу по голове и поцеловав, Феофано произнесла:

– Давай-ка посмотрим, что у меня есть против зачатия.

– А у тебя осталось еще что-нибудь? – безрадостно спросила Феодора. – А как же твой Марк? Я думала, ты давно уже все извела!

Феофано рассмеялась.

– Нет, не извела… Я счастливая женщина! Я слишком давно потеряла способность рожать; и мой Марк мне не муж и не может требовать! Мы оба этим счастливы, признаюсь тебе, - брак редко когда не убивает любовь!

Она посмотрела в глаза подруге долгим взглядом, положив горячие руки ей на плечи.

– Возвращайся домой, а лучше всего привези с собой сына.

Феодора улыбнулась.

– Как повезет!

Она пошла собираться в дорогу, и улыбка ее скоро истаяла: московитка предвидела, сколько еще предстоит боев.

* Притом именно в такой форме, как у Метаксии и Желани: благородная женщина, покровительствующая младшей. Плутарх сообщал, что лакедемоняне “придают такое большое значение любви, что девушки становятся эротическими партнерами женщин из благородных семей”.

* Привет вам (лат.)

========== Глава 101 ==========

“Я залью кровью весь мир, лишь бы ты меня полюбил!”

(Фильм “Гладиатор”. Коммод – своему отцу, императору Марку Аврелию, перед тем, как задушить его.)

Феодора вступила на землю, которую помнила разоренной, - она сошла с коня и направилась к дому плечом к плечу с верными охранителями: и все трое товарищей, далеко не робкого десятка, с замиранием сердца озирали залитые солнцем луга, тенистый сад и работников, любовно трудившихся на полях и весело переговаривавшихся среди яблонь и маслин. Гостям за каждым кустом, между ветвей каждого дерева чудились духи – ведь эта земля, живая и наделенная собственной страстной, страждущей душою, как все греческие земли, еще помнила тех многих, кто погиб здесь совсем недавно!