Ибрахим-паша терпеливо улыбнулся, хотя глаза на миг стали очень холодными – Алтын не видела этого из-за своих слез.

– Он был еще юн и невинен. Аллах милосерд и примет его в свою обитель.

“А будь на его месте моя сестра, ты бы так не сказал… у вас женщинам словно даже у Господа нет уголка, или у вас не принято об этом говорить, как и упоминать женщин!”

Она почувствовала, как вторая рука мужа схватила ее за другое колено; потом он раздвинул их. Дочь Валента отвернулась совсем и опрокинулась на подушки, зная, что все скоро кончится – ее господин много сил тратил на других жен, более юных и красивых.

Она терпела, хотя это было не так и неприятно – к ее удивлению, несмотря на свое уродство, Ибрахим-паша скоро после свадьбы разжег в ней желание, которое именно тогда, когда она понесла, порою делалось острым. Словно бы оно не зависело от того, хорош или нет ее обладатель; а просто Агата созрела…

Когда все кончилось, она молча натянула штаны и одернула юбку. Ибрахим-паша еще некоторое время пыхтел рядом, одеваясь; потом опять потеребил ее рукав.

– Ты можешь пойти погулять. Тебе вредно все время сидеть взаперти!

Жена кивнула; но турок знал, что сама она ничего не сделает и никуда не пойдет, даже во вред себе и ребенку, – что за упрямство!

Но на то он и поставлен над нею господином, чтобы заботиться, когда она проявляет неразумие. Ибрахим-паша вперевалку вышел и приказал служанкам умыть и одеть свою госпожу для прогулки.

Агата вздохнула. Хорошо, что хотя бы во внутренний двор можно выходить с открытым лицом – и своими ногами, не в носилках! Как давно она уже не ступала по улицам Константинополя? Как давно не любовалась им… хотя она никогда не любовалась Городом так, как желала, - с земли и без охраны! Лишь мельком Агата теперь могла увидеть дворцы, сады и рощи, море, которое раньше ласкало всех, и мужей и жен! А ей не довелось даже окунуть руки и колени в эти воды, которые навеки упокоили ее младшего брата. Агате даже сейчас хотелось думать, что Мардония принял к себе священный Понт, а не Мухаммед, чтоб ему гореть в аду вместе со всеми учениками!

Агата опять рассеянно погладила живот. Можно сосчитать – она заперта здесь уже шестой месяц! С тех самых пор, как попала в дом градоначальника; зачала она почти сразу после свадьбы.

Агата почти не замечала, что с ней делают женщины, - ее умыли и заново накрасили, а потом, укутав в теплое покрывало, под руки повели наружу.

Тут она будто очнулась.

– София… Я хочу видеть Софию, - сказала она одной из служанок. Турчанка нахмурила начерненные брови – ей не нравилось это имя, слишком дерзкое для женщины: напоминавшее Айя-Софию, великую мечеть! Почему господин не настоял на том, чтобы этой гречанке тоже дали другое имя?

– Твоя сестра в саду, - с таким же неудовольствием ответила турчанка “маленькой госпоже”. Ей не нравилось еще и то, что эта девушка слишком много времени проводит в саду, - так что даже работники-мужчины могут заметить ее! Но почему господин не желает ее обуздать, даже если она слишком стара для того, чтобы взять ее в наложницы, – у Ибрахима-паши уже есть четыре жены, дозволенные Аллахом, - обуздать ее тем более, что эта София слишком стара?

Агата через дверь-арку выступила в сад, - своими глазами образованной гречанки она заметила давно, что столичные греки еще до завоевания начали строиться по-османски, - и там наконец смогла остаться одна. Вернее сказать, голоса других женщин слышались поодаль, у фонтана: кажется, это были две старшие жены Ибрахима-паши, из которых самой старшей было всего семнадцать лет. Конечно, эти турчанки опять болтали о пустяках и ели сладости. Даже служанки в доме градоначальника имели больше свободы – и больше содержания для разговоров, чем госпожи! Хотя все равно этого содержания было ничтожно мало.

Гречанкам прежде принадлежал весь огромный греческий мир – и они радовались ему вместе со своими мужьями и братьями! А османская победа поставила между мужчинами и женщинами стену, и одни превратились в вечных узниц, а другие - в вечных тюремщиков. И были ли мужчины счастливы, властвуя так?

“Конечно, турецкие господа счастливы, - мужчина легко приспосабливается к своему возвеличению перед женщиной, и не представляет себе иного счастья, пусть его и ограничивают во всем другом!”

Но женщины – уста турецких женщин на замке, который еще очень долго не отомкнется. Даже друг с другом они приучены молчать – и, не получая образования, не зная жизни мужчин и жизни вовне, не имеют никакого основания, чтобы оспорить свое положение! Никто не узнает об их страданиях, пока не будет на то воли Аллаха.

Агата нашла Софию на скамье в укромном уголке сада, где старшая сестра сидела в одиночестве, погрузившись в раздумья, - такая же холеная, как Агата, так же заботливо облаченная в турецкий наряд, но нетронутая. Как ей повезло!

София услышала шаги сестры на посыпанной песком дорожке – и повернула голову, бледно улыбнувшись. У Софии были такие же черные глаза, как у отца и обоих братьев, - у Агаты просто карие: и взгляд этих глаз казался ей чуждым, словно открывалось окно в древнее персидское прошлое их семьи. Даже персидские жены были в лучшем положении, чем они сейчас! И языческие боги не отказывали им в покровительстве, допуская и до тайноведения!

София протянула сестре руку, когда Агата села рядом.

– Тебе опять там невмоготу?

Агата кивнула; больше слов было не нужно. В этой переполненной тюрьме они были словно одни – еще никогда прежде сестры не ощущали такого одиночества. Даже на прогулки в город, - редкие случаи, - их выносили отдельно друг от друга.

– Скоро зима… - прошептала София. Им было приятно, что теперь похолодало, хотя снега и нет, - холод не давал заснуть совсем! Как тут не заснешь, когда за тебя все решают, предопределяют каждый шаг?