– Нам нечего больше здесь делать, - крикнул хозяин, заметивший ее движение.

– А солдаты? – крикнула в ответ Феодора.

Фома вдруг засмеялся.

– У них сейчас как раз начнутся учения!

– Как глупо!.. – выкрикнула пленница.

По лицу Феодоры бежала вода, и она уже не понимала – дождь это или слезы.

Когда они оказались дома и Феодора устроилась в кресле у огня, глотая горячее вино, патрикий сказал ей:

– Я уехал прежде всего из-за тебя. Солдаты презирают непогоду… их огонь неугасим… но ты бы непременно заболела. Я же сейчас Константину не нужен.

Феодора промолчала. Желание плакать не пропало, ей стало только хуже; она низко склонила голову, чтобы не смотреть покровителю в лицо.

Господин обошел ее кресло и опустился перед нею на колени. Взял ее руки и поднес их к губам, согревая дыханием.

– У каждого свое предназначение, - прошептал ромей.

Феодора подняла голову и посмотрела в улыбающееся лицо любовника. Она вздохнула и бросилась в его раскрытые объятия. Больше обнимать и надеяться здесь ей было не на кого.

В Константинополе и в самом деле происходило столпотворение. Разгромили несколько итальянских лавок; напали на дом живописца Беллини, и тот едва успел укрыться во дворце, под защитой немногочисленных этериотов. На итальянцев нападали на улицах. Городская стража не могла унять народные волнения – как вода, которой в Константинополе недоставало уже очень давно, не могла бы залить пожар, если бы он вдруг охватил и этот новый Рим. Люди требовали императора; простой народ, видя разрозненность и вялость гвардии василевса, все смелее собирался на форумах и требовал справедливости, кары для изменников и изгнания для всех католиков.

Император, когда смог ходить, показался народу, выйдя на балкон; это произвело большое волнение и обрадовало собравшихся, но жажды мести не утолило. Ненависть к иноверцам, инородцам, единожды прорвавшись, не желала униматься.

Тогда василевс опять вышел к подданным, поддерживаемый под руку верным постельничим Лукой. Возвысив голос, Иоанн обратился к нетерпеливой черни, пустив в ход все свое красноречие. Он говорил о братстве народов, которое должно быть нерушимо перед лицом ужаснейшей опасности, грозящей всему христианскому миру. Но тех слов, которыми он так долго и так искусно увещевал своих высокообразованных патрикиев и сенаторов, оказалось недостаточно для нищих греков, на себе испытавших все тяготы сожительства с иноверцами, богатеющими и крепнущими, - иноверцами, которые видели зависимость империи от них и вовсю пользовались этою зависимостью.

– Покарай их, василевс! Изгони! – потрясая кулаками, скандировал плебс, как недавно скандировал Иоанну хвалы в цирке.

Вдруг в Иоанна бросили камень, который попал замершему от удивления императору в грудь. Он вскрикнул и закашлялся; попятившись, едва увернулся от второго камня. Евнухи схватили василевса под руки и потащили прочь; камни посыпались градом. Императору казалось, что это град. Но когда он ушел с балкона Большого дворца, преступников уже остановили, и искра мятежа погасла.

– Боже! Это конец света! – говорил потрясенный император, когда бледный от негодования и тревоги Лука прикладывал ему к вискам мокрое полотенце. – Нужно, чтобы приехал Константин… Пора ему, наконец…

Иоанн закашлялся и согнулся от боли, оборвав свою речь.

– Мой василевс будет править еще очень долго, - возразил старший евнух. В его голосе прозвучало возмущение такой уступчивостью императора, его слабостью перед лицом судьбы. – А те, кто кидал камни… они уже очень горько пожалели о своем безрассудстве.

Иоанн улыбнулся.

– Где ты найдешь столько этериотов, чтобы арестовать всех, кто измучен моим правлением? – спросил он. – И где найдется столько тюрем, чтобы вместить их?

– Император в смятении, он сам не понимает, что говорит…

Лука отвел василевса в спальню и уложил в постель. Тот все еще морщился от боли в груди; а когда его уложили, казался бесчувственным.

Лука велел врачу и двоим младшим евнухам присматривать за государем – а сам сказал Иоанну, что пойдет проследит за расправой над бунтовщиками. Тот никак не ответил на слова постельничего.

Старший евнух вышел из императорской спальни – и, остановившись, оглянулся на василевса, которого не мог отсюда видеть.

– Ты будешь править еще долго, бессмертный, - прошептал Лука. – Господь тебя сохранит для империи.

Он перекрестился, поцеловал свою руку и, значительно улыбнувшись, пошел прочь, распустив свое длинное одеяние.

Через два дня после смотра войск Фоме Нотарасу в Корон, в дом наследника, доставили письмо. Гонец уехал не назвавшись и не назвав имени того, кто его послал; и едва только патрикий развернул свиток, ему стало ясно, почему.