– Будем ли мы сегодня единой плотью? – промурлыкал он.

Она покраснела.

– Ах, ты… Это не смешно!

Она попыталась встать, а ромей не пустил. Засмеялся, прижавшись к ее животу лбом.

– Ну прости, моя драгоценная. Конечно, я не смеюсь над тобой.

Потом выпрямился, сел рядом и обнял ее за талию, посмотрев в глаза с неожиданной серьезностью; Фома Нотарас как будто постарел в эти мгновения. Феодора тоже как будто что-то поняла.

– Ты слишком много шутишь, - резко сказала она. – Случилось что-нибудь страшное? Да? Говори же!

Он посмотрел ей в лицо – потом мотнул головой. Если бы хозяин не замешкался, она бы поверила; а теперь поняла, что не ошиблась.

– Что случилось, Фома?

– Ничего, - твердо ответил он.

“А ведь он думает, что я беременна, - оттого и молчит, - сообразила Феодора. – А если бы я сказала сейчас, что нет? Может быть, он уже ждет этого?”

Патрикий опустил глаза, окруженные тенями, как после бурной ночи, - хотя ночами они мирно спали, когда не предавались любви.

– Я скоро должен буду уехать. Наверное… надолго. Я препоручу тебя Константину, деспот надежен и позаботится о тебе.

Феодора, охваченная ужасом, обхватила его руками и засмотрела в глаза.

– Что случилось? Скажи, я должна знать!..

Он расцепил ее руки, потом встал; Феодора с ним.

– Иди спать, - сказал Фома. – Уже поздно, а тебе нехорошо. Я тоже пойду спать.

Она поняла, что хозяин ляжет один – боится выдать ей себя в часы близости. Покорно кивнула.

Патрикий молча направился к выходу из кабинета; на полпути остановился и, обернувшись к своему столу, скользнул взглядом по ее сочинению, которое оставил там.

– Это… я потом выправлю, - сказал он, улыбнувшись. – Твой греческий уже хорош, но ошибки, конечно, есть… Однако твой трактат надо сохранить.

Он посмотрел наложнице в лицо, и у нее немного отлегло от сердца – он надеется вернуться, и немало надеется. Феодора крепко обняла господина, стараясь не расплакаться.

– Пожалуйста… вернись, куда бы ты ни уехал, - прошептала она. – Я без тебя не смогу!

Он растроганно поцеловал ее.

– Я вернусь, любовь моя.

Она высвободилась, изо всех сил стараясь не разрыдаться. Потерла сдавленное горло и, пошатываясь, направилась в спальню. Патрикий проводил ее взглядом.

– Я должен вернуться, - пробормотал он, когда наложница скрылась. – Во что бы то ни стало!

* Дионисий Ареопагит – афинский мыслитель, христианский святой I в. н.э.: его сочинения оказали огромное влияние на христианскую философию.

* Послание к Галатам (Новый Завет).

* Плоды рожкового дерева, сочная сладкая мякоть которых используется в пищу.

========== Глава 24 ==========

Через два дня патрикий пришел к ней на ложе. Попрощаться, поняла славянка. Он укрепился достаточно, чтобы ничего ей не сказать…

Но в любви он сдерживать себя не стал. Думал, что наложница беременна, и забыл об осторожности – или забыл об осторожности, несмотря на это? Феодора молчала до самого конца, а теперь даже не успела признаться, что по-прежнему непраздна: любовник слишком изголодался по ней, слишком спешил, чтобы слушать. Он овладел ею дважды, и дважды вознес ее на свой Олимп; а напоследок взял ее ртом и руками. Феодоре представлялось, что она сойдет с ума, лишится рассудка, если еще раз испытает такое наслаждение, - она сама сейчас казалась себе безбрежным морем сладострастия, готовым утопить и любовника, и весь Царев город…

– Почему тебе так нравится потрясать меня все больше и больше… делать из меня…

“Распутницу”, - чуть не закончила она.

Нотарас, прижимавший ее к груди, казалось, сам обеспамятел от любви. Но услышав такой вопрос, он засмеялся.

– Согласно твоей философии, когда я беру тебя, я становлюсь тобою… оставаясь собой, - пробормотал он, водя губами по ее плечу. – Я отдаю себя тебе… И мы едины в твоем наслаждении…

Славянке стало жутко: вдруг ей представилось все так, точно она опустошила своего господина и телесно, и духовно, и теперь Фома Нотарас – это она, он в ней…

– Как страшно, - прошептала Феодора.

Она поняла теперь, как греки понимают женскую любовь, и что это такое – женская любовь. Она ощутила себя виноватой… нет, не ощутила.

“Господи, сладострастная женщина – это чудовище, она становится… безбрежна, как я, - подумала Феодора. – Неудивительно, что Фома так боится Метаксии”.

Она приподнялась над любовником и, обхватив его лицо ладонями, спросила:

– Ты счастлив со мной?

– Да, - ответил Фома.

Он был бы счастлив утонуть в ее море, умереть в ее объятиях.