– “Патрикию Фоме Нотарасу, любимцу императора, прекрасному и несравненному, привет… от Феофано”, - медленно закончил он.

Фома опустил письмо. Губы его силились улыбнуться и не могли.

– От Феофано, - прошептал он.

Потом быстро, точно набравшись решимости, прошагал к креслу и, упав в него, впился глазами в послание.

Тем вечером патрикий пришел к Феодоре – они часто предавались любви, и он всегда владел собою достаточно, чтобы отстраниться от нее прежде, чем она могла быть оплодотворена. Но сегодня не совладал. Он взял ее всю и отдался ей целиком… Она от такого потрясения тоже испытала бурный телесный восторг, хотя души обоих были в смятении.

Потом, когда он лежал у нее на груди, тяжело дыша, она спросила, перебирая его волосы, - в голосе звенела тревога:

– Что случилось, Фома?

– Ничего… Все хорошо.

Все и в самом деле складывалось лучше, чем он мог вообразить. Патрикий приподнялся, глядя подруге в лицо, уже улыбаясь.

– Ты меня всегда успокаиваешь.

Она вздохнула, не желая выспрашивать дальше. Мало ли волнений у человека его положения, да еще сейчас! Получив решительные новости, он, конечно, немедленно поделился бы с нею…

Позже, когда они лежали обнявшись, Феодора вдруг сказала:

– Знаешь ли, я вспоминаю того мальчика, русского… несчастного славного мальчика, которого сделали евнухом…

– Микитку? – тут же спросил патрикий. Пожалуй, слишком поспешно. Феодора быстро обернулась к нему.

– Да, его, - удивленно сказала она. – Ты что-нибудь знаешь о нем?

Фома покачал головой.

Феодора еще несколько мгновений вглядывалась в лицо хозяина, но потом отвернулась и легла обратно на подушки.

– Где он может быть сейчас, - прошептала московитка. – Жив ли еще…

– Где угодно, - ответил Фома. – Может быть, умер. Ты же знаешь, какое сейчас время.

Он говорил мрачно, но достаточно равнодушно. Станет ли он, в самом деле, заботиться о каждом русском евнухе – мало ли их в империи?

Феодора долго не отвечала. И не смотрела ему в глаза, лежа все так же отвернувшись, хотя они и держались за руки.

– Да, может быть, - прошептала она наконец.

* Тяжелая и легкая конница.

* Организационная единица византийской армии численностью в 300-1000 человек.

========== Глава 23 ==========

Феодора не заболела – может, ходила немного бледная, но это объяснялось тем, что знала только она сама и ее служанка. Патрикий опять отсутствовал, и не разделял с нею ни ночей, ни дней.

Московитка была довольна, и сама не стыдилась признаться себе в этом, когда служанка отыскивала ей чистое тряпье и набедренные повязки.

– Меня учили, что надо радоваться детям, - а я не могу, Аспазия… Как будто совсем разлюбила их, - говорила она. – Как будто мне не время о них думать.

Рыжеволосая тоненькая Аспазия, хотя сама совсем еще ребенок, улыбнулась госпоже с полным пониманием.

– Гетеры не любят детей, - сказала она. – Заводить их – удел жен. Ты думаешь так, как следует, госпожа.

Феодора задумчиво кивнула; она покраснела, услышав, как ее назвала служанка, но признала, что это правда. Она и в самом деле стала тем, что у греков называлось куртизанкой, - и это лучшее имя для такого рода женщин. Подруга, иная – как Фома представил ее Константину. Дома, на Руси, ей никогда бы не позволили так свободно жить – сохранив доброе имя…

– Как все… усложнилось для меня, когда я попала сюда, - сказала она Аспазии, прохаживаясь по комнате и ломая пальцы. – Раньше я всегда могла сказать, что добро, а что зло! А теперь ничего не знаю!

Славянка села в кресло и мрачно задумалась, с отвращением ощущая свое кровотечение. На Руси в такие дни все, чего ни касалась женщина, считалось нечистым. Много дикости было в русской жизни – теперь она видела, признавала это; но при всей дикости только там был ее дом, и только там она могла получить и законное место, и почет. Если бы не сделалась невенчаной женой ромея – а такой брак женщине не расторгнуть, как церковный…

Феодора закрыла лицо руками.

– У меня нет больше дома, - прошептала она; и вспомнила Метаксию, и поняла ее отчаяние.

Аспазия стала перед госпожой на колени и взяла ее ладони в свои детские руки.

– Наш единственный дом ждет нас на небесах, госпожа, - сказала она горячо. – Помни об этом.

Она указывала пальчиком вверх. Феодора с изумлением посмотрела в глаза горничной – и вдруг вспомнила, как сама, исполненная такой же цельной детской веры, увещевала Метаксию. Ученость вредна, подумала она, а особенно – женщине… Но сделанного не разделаешь, а от узнанного, раз приняв в себя, не избавишься, как не вернешь потерянную девственность.