В одной из комнат в глубине дома и обнаружились русские пленники. Кое-кто лежал, но большинство сидели при деле, шили платья и вязали чулки при лучине. Слышался кашель.

– Ты не смотри, что они сидят, - сказал Евдокии Хрисанфовне начальник. – Почти все больны.

Она кивнула.

– Я погляжу, чем можно помочь.

Ярослав Игоревич кивнул в ответ.

– Что будет нужно, говори – постараемся достать.

Воин хотел уже уйти, но ключница задержала его.

– Ты погоди… Скажи хоть, как вам это удалось! Неужели вас не заподозрят?

Он улыбнулся от души: зубы у него были крепкие, хоть и не такие белые, как у Флатанелоса и Марка.

– Заподозрят, матушка, как же иначе! Уже заподозрили, я так смекаю. Но они нас не прижмут, не бойся. Мы им сейчас очень надобны.

Он пожал Евдокии Хрисанфовне руку горячей сильной рукой.

– От Большого дворца, где мы служим, половина гречин разбежалась, - откровенно сказал старший: он посмеивался в усы, но грустно. – Туговато, видишь, да и страшненько: враги, бывает, попадаются…

Воины оглушительно захохотали: искренне, но в этом смехе тоже слышалась горечь.

Евдокия Хрисанфовна посмеялась с ними, но скоро перестала.

– Что же вы, так и живете здесь век? – спросила она. – Бессемейные?

– Есть, есть среди нас женатые – и жены, и дети у них грецкие, - кивнул Ярослав Игоревич.

Он смотрел на нее во все свои голубые глаза.

– Я вот – холостой.

========== Глава 32 ==========

Метаксия Калокир прохаживалась по своей светлице и ломала руки. Она была мокра от пота – только что упражнялась с оружием. Марк учил ее и биться на мечах, и стрелять из лука – мальчишку Варда она застрелила сама…

Но все равно она не сможет оборониться сама, а только посредством мужчин, любящих ее или ненавидящих, или мечтающих обладать ею. Женщина есть только тогда, когда есть мужчины, готовые давать ей себя, - но и мужчин без женщин, которые формируют их, быть не может.

Если бы только они еще это понимали, а не вели себя как дети или звери!

Метаксия Калокир понимала, что стала той Феофано, которой мечтала стать, - у нее такая же сильная воля, как у ее предшественницы. Женщин, подобных кремню, в действительности очень много, хотя мужчины никогда в это не поверят. Но женщин, подобных разящему копью, подобных Феофано, можно перечесть по пальцам.

Ее боятся, ее ненавидят и поклоняются – ею восхищаются даже турки, которых она привлекла к себе на службу. Но это только до тех пор, пока кто-нибудь – хоть Флатанелос, хоть Марк – не овладеет ею и не скроет от мира. До тех пор, пока не обнаружится ее истинное лицо, лицо женщины. Власть женщин держится на иллюзиях – так же, как и власть императоров; и власть церквей.

И теперь один опрометчивый поступок любого из ее людей способен разрушить все, что она так кропотливо строила. Влюбленный Марк очень полезен тем, что влюблен; и этим же очень опасен. Он может разрушить ее тонкую политику, как меч рвет паутину. Но Марк мужчина – он отобьется от врагов и уйдет…

А что сделает она? Хватит ли у нее сил погибнуть в бою – или покончить с собой, когда со всех сторон подойдут враги?

– Нет, страшно, - прошептала Феофано, холодея и крестясь.

Ей было страшно того, чего страшнее быть не может.

Она всем, кому следовало, говорила о Боге – но давно уже в глубине души не верила в Бога; и не верила в ад, только в ничто. Ах, если бы существовал даже ад, в котором можно вечно сознавать себя! Марк – истинный эллин, язычник, хотя сам этого и не понимает, простодушный дикарь. Для него ад – это место, куда спускаются и где навеки приковывают человеческую тень: зримый, простой, понятный загробный мир.

Он не философ – не эпикуреец, не киник и уж подавно не скептик. Такие простые души слишком чувственно и мощно схватывают жизнь, чтобы поверить в ее прекращение.

Славянка Евдокия, пожалуй, поняла бы Метаксию умом: она действительно умна. Но сердцем, чувствами Евдокия не поверила бы: она тоже варварка, истинная скифская дикарка…

Когда-то Метаксию понимал Фома Нотарас, несравненный патрикий, - но теперь он соединился с другой варваркой и сделался варваром сам. Он и нашел, и потерял себя в любви и семье: тоже стал как дитя.

Несчастные глупцы!

Кто же нужен ей, Феофано, теперь – и что ей нужно? Что она будет делать, когда подойдет Константин?

Империя сходилась, сужалась к Константинополю…

“О, если бы я веровала - истинно веровала, что это не зря, - неистово думала Феофано. – Если бы я веровала в империю, как римляне, и, как римляне, поклонялась пращурам! Императоры язычников видели тени своих отцов, матерей и сестер, которые погибали от их рук, - а я вижу только пустоту… тлен”.

Как страшно, когда во главе империи стоит тот, кто ни во что не верит!