Феодора прикрыла глаза и разомкнула губы, принимая поцелуй любовника. Их нежность, их взаимопроникновение так увеличились в эти месяцы - невозможно было представить, что когда-то они существовали друг без друга; и что когда-нибудь могут разлучиться…

– А если у меня родится девочка? – спросила она тихо.

Фома несколько мгновений не отвечал.

– Я благословлю такой дар небес, - сказал он наконец, улыбнувшись и тронув пальцем губы подруги. – Особенно если она родится похожей на тебя.

Феодора прикрыла лицо рукавом; вдруг ей стало тошно от дипломатичности греков, которая совершенно заменила им душу, - и, прежде всего, высоким господам.

– Не лги, - горько сказала она.

Патрикий погладил ее живот.

– Если это дочь… следующим точно будет сын.

Он улыбнулся.

– Потому что я люблю тебя.

Феодора улыбнулась в ответ и позволила ласкать себя смелее; и позволила все, что случилось потом. Олимп говорил, что нерожденным сыновьям нужно много любви… конечно, старик был прав.

Евдокия Хрисанфовна теперь подолгу сидела у окна, ей никто не запрещал этого, - и часто наблюдала своих караульных, которые входили во дворец, как и в другие дворцы Константинополя: ничуть не возбуждая подозрений. И турок среди ее стражников не было.

За стенами ее тюрьмы ни разу не прозвучал отвратительный турецкий говор, не показались тюрбаны и крючковатые носы. Хотя ключница знала, что Марк не солгал ей, когда у него вырвалось признание.

Кто удерживает турок в стороне – уж не Феофано ли, их мучительница и благодетельница? Патрикия несколько раз появлялась у московитки сама и довольно сурово расспрашивала о самочувствии. Евдокия Хрисанфовна отвечала, что они с сыном в полном здоровье, - и только попросила у госпожи какого-нибудь занятия, хотя бы рукоделия. В этом ей не отказали. Прялка, игла – это не мечи; и не перья, что сейчас гораздо опасней.

Микитка помогал матери шить. Он это умел с детства и не гнушался таким трудом, как и любым другим.

Им оставалось сейчас только рукодельничать – потому что даже Марк с последнего разговора заглядывал к московитам гораздо реже: впрочем, Евдокия Хрисанфовна сочла такой поворот добрым знаком. Она слишком возмутила душу эскувита – и он боялся открыть ей душу, изменить своему делу.

И когда-нибудь это произойдет: Марк поможет им и спасется сам…

Других русских женщин с детьми Евдокия Хрисанфовна больше не видела и не слышала: дворец был очень велик. Она молилась за товарищей, но ничего более не могла для них сделать.

И однажды, когда они с сыном шили, успокоившись за этим занятием, Евдокия Хрисанфовна вдруг услышала за дверью голос и говор, который был отвратительнее турецкого.

– Я сказал, что они тоже мои!

Загремел замок: Марк, сопровождавший самозваного императора, открывал дверь своим ключом. Евдокия Хрисанфовна быстро встала, положив руку на плечо поднявшегося сына.

Молодой чернокудрый император вошел в комнату, а следом за ним – Марк. Дверь закрылась, оставив мучителей и жертв наедине.

Флатанелос был разодет в парчу и шитый золотом шелк, ступал с ленивой грацией, и был очень красив. Его хищные глаза остановились на русской пленнице, которая заметно похорошела заботами Феофано.

– За нее немало дадут, и за этого евнуха!

Микитка помертвел в руках матери. Наконец это сказали при ней! Но тут вдруг Евдокия Хрисанфовна оттолкнула сына и заступила, заслонив собой.

– Мы не твои, злодей, и ты никуда нас не продашь!

Флатанелос только улыбнулся, показывая белые зубы. Он поднял хлыст.

– Сейчас ты поймешь, кто здесь чей! Я вышибу из твоего щенка дух с пяти ударов. Ты видела, как это делается?

Ромей ступил вперед, поигрывая хлыстом. Его глаза бесстыдно скользили по телу московитки.

– Или начать с тебя? Я с удовольствием посмотрел бы, как ты корчишься и стонешь, московская блудница, и послушал, на каком ударе ты запросишь пощады. Тебя здесь еще ни разу не секли, не правда ли?

Он засмеялся.

– Какое упущение! Нужно вовремя учить женщин покорности!

Микитка с криком выскочил из-за спины матери и кинулся на истязателя прежде, чем Евдокия Хрисанфовна его остановила; но тут мальчика отбросила в сторону мощная рука. Марк заслонил их с матерью, выдернув из ножен меч.

– Они не твои! Ты не имеешь на них никакого права! – сквозь зубы сказал эскувит; он весь дрожал от бешенства. Меч указывал императору в горло.

– Уходи, - велел он Флатанелосу.

Только тут бесконечно изумленный ромей, казалось, поверил в то, что происходит.