– Китнисс!

Я недовольно морщусь: и зачем было так громко визжать? Оборачиваюсь на голос и понимаю, что уже абсолютно точно покоюсь в руках технолога. Что такого подмешали в шампанское, что оно ударяет в мою голову?

В воспоминаниях проносится прошлая зима, когда я и Хеймитч делили бутылку напополам. Ненавижу этого старого доходягу! Опозорил меня перед людьми, которые считали Огненную Китнисс непоколебимой стеной спокойствия и силы. Они черпали свою уверенность во мне, ведь если символ восстания с такой легкостью справляется со всем этим дерьмом свалившемся ей на голову, почему бы им всем не пережить жестокие дни правления Альмы Койн?

Но только не Пит. Он видел мои слезы. Видел мой страх, отчаянье, растерянность. Видел мое поражение. Слова ментора показали ему Китнисс Эвердин с человеческой, более слабой, а значит безвольной стороны.

Чьи-то руки обвивают мою талию. Мне это, видимо не нравится, мертвой хваткой я уцепляюсь в плечо Бити.

– Все в порядке, Китнисс. Он отвезет тебя домой.

Отвезет меня домой? Тошнота пробивается к горлу – пищевод разжигает отвратным запахом рвоты. Думаю, предположительные заголовки будущих газет я уже могу представить, пусть даже на пьяную голову: «Огненная Китнисс, лишившаяся рассудка, заливает горе алкоголем», «Символ восстания восстал против трезвенников», «Китнисс Эвердин стала отражением Хеймитча Эбернети».

Ну и ладно. Разве мне не все равно? Завтра, быть может, я подумаю об этом. Выслушаю добрые советы ментора, закрыв дверь перед его носом. Пропущу писк Эффи мимо ушей – она ведь больше неуполномочена. Пит.

Ну вот, теперь я действительно расстроена. Он увидит, насколько я ничтожна и омерзительна. И я рассчитывала на какие-либо чувства? Эмоции? Не легче ли просто принять и осознать ту мысль, что Пита Мелларка больше нет?!

Его нет, Китнисс, и Хеймитч прав. Он умер на поле Квартальной Бойни. Стал пеплом воспоминаний. Разделил участь Прим. Но отчего-то находился рядом. Ах, да. Беженцы.

Точно-точно. Это «важно-преважно». Не забывай об этом, Китнисс.

Было еще кое-что «важное», но я уже плохо соображаю и поэтому, когда в лицо ударяет свежий осенний ветер, я просто прикрываю глаза. Он обдувает мою шею, щеки, плечи, обвитые сетью рукавов сумеречного платья. Мне холодно. Я кутаюсь в объятия «доверительного лица» Бити, он отвезет меня домой.

В машине меня рвет. И рвет настолько сильно, что кажется, вместе с ней, на полу богато убранного автомобиля окажутся и мои внутренности. Кто-то вливает в меня воду, и тогда я чувствую приступ снова. Тошно от воды, тошно от своей слабости, тошно от омерзения к себе самой.

Все, что я могу говорить «мне плохо». И я говорю это. Каждый раз, когда задыхаюсь от приступа тошноты, вдыхаю новый поток кислорода или тону в объятиях алкоголя. Меня трясет, шатает, меня подбрасывает на поворотах и снова рвет. Что-то страшное творится с моим организмом, и я чувствую, как вся покрыта холодной испариной.

И когда яркий свет бьет в мои глаза, я недовольно щурюсь, все еще ощущая себя в чужих руках.

– Где я?

– В лифте, – спокойно отвечает незнакомец.

– Кто вы?

Он не успевает ответить, я вновь забываюсь в алкогольной дымке, растворяясь во сне.

Это дыра. Мрачная, темная, окруженная сетью кровавых следов. Тишина здесь не напряженная, а зловещая. Она шуршит пожелтевшими, сереющими листьями. Упорно иду вперед, зная, что впереди меня ждет исцеление.

Меня окружили высокие деревья. На одном из таких я пережидала свои последние ночи на арене. Первый день после утраты Руты. Я бреду в поисках ручья – все того же исцеляющего места, которое вселит меня надежду. А его все нет.

Я прохожу двадцать, возможно тридцать километров, а его все нет. Ноги стерлись в кровь – босые ступни неприятно саднят, путаясь в еловых ветках.

Поляну разрывает крик. Надрывный крик, взывающий о помощи. Я устремляюсь на звук, но мои ноги нелепо заплетаются в корнях дерева. Я не успеваю. Переродки – дюжина скалящихся тварей раздирают мягкую плоть. Из горла жертвы вырывается слабый вопрошающий стон, но он растворяется в рычании убийц.

Мне страшно. Я боюсь того, что они настигнут и меня. Взбираюсь на дерево и только с ветки замечаю окровавленные кончики пшеничных волос… Залитые кровью лазурные глаза… И обнадеживающие улыбка, которое вроде возвещала меня: «Все в порядке, Китнисс, со мной все в порядке. Береги себя»…

Пит. Я ненавижу его за это. Его бесконечно желание оберегать меня ценой собственной жизни. Ненавижу за бесконечную доброту ко мне. Ненавижу его самоотдачу, взамен которой он требовал только моего присутствия. Ни любви, ни жалости, ни ответных поступков.

Я слетаю с ветки, дикой, обезумевшей птицей. Переродки скалятся, но отступают от тела, видя взбешенные глаза, полные ненависти.

Я потеряла его. Снова. И потеряю еще раз. И еще. Они отберут его. Всегда отбирали. Я не чувствую боли, только пустоту – наверное это самое искреннее ее проявление. Перья ложатся ему на грудь, я кутаюсь и растворяюсь в этих объятиях. Все кончено.