Трайта светилась сотнями огней. Но, спускаясь к берегам Марвы, город становился все темнее. В домах бедняков рано ложились спать или не зажигали лучин, стараясь сэкономить.

Осьмуша остановился и потянул носом, как настоящий волк.

– Где-то мясо жарят, - проговорил, прислушался и добавил: - Свадьба у кого-то...

– Лучше б ты омелу поискал, - с укоризной молвила в ответ.
– Толку от мяса?

– Так с утра ни маковой росинки во рту.

– И не будет, если омелу не найдем. Тебе бы все пожрать!

Перевертыш деловито отвернулся, всмотрелся в туман, повисший над рекой, и принюхался.

– Чуешь что?

Осьмуша помотал головой.

– И не вижу.

– Эка!
– хмыкнула ему.
– А я-то решила, у волков глаз зорче.

– Туман и волкам глаз застит.

Идти дальше не имело смысла. Хоть всю Марву до крепостной стены пройди - не зги не видать. Ратко наскоро сказал, что омела выросла в роще на правом берегу, и что идти туда недалече. Только вот бредем-бредем, а не видать ее, окаянной.

Не зная, что сделать дальше, я уперла руки в бока, привстала на цыпочки и вгляделась вдаль. Туда, где на другом берегу виднелись маковки боярских теремов, подсвеченные луной-девицей и всполохами огней. Диво как хороши они - днем бы поглядеть.

– Вёльма...
– вдруг тревожно оглянулся Осьмуша.

– Чего?

Он прислушался.

– Чую...

– Чего чуешь-то?

– Меня!

Мы вмиг оба подскочили да вскрикнули. Осьмуша спрятался за моей спиной, а я неловко попятилась.

Треснула ветка, зашелестела листва, и вмиг предстал пред нами Тишка.

– Не ждали, звери темные?
– хохотнул шут и радостно подпрыгнул.

– Ах ты, поганец! Да чтоб тебя упырь за ногу! Да чтоб век сна спокойного тебе не было! Ух, напугал, окаянный. Фетюк!
– в сердцах закричала я.

Шут схватился за живот и громко хохотал. Дурацкой шапки с колокольчиками на нем не было, а наряд в ночи казался темным.

– Да чтоб тебя девки не любили! Так!
– из-за моего плеча добавил Осьмуша.

Шут вмиг стал серьезным, выпрямился и погрозил тому пальцем.

– Лишнее городишь, двуликий, - потом снова разулыбался.
– Что это вы ночами бродите по рощам прибрежным, а, лисица? Али не знаешь, сколь лихого люда тут промышляет?

– Хуже тебя уж не найдется. Сам-то чего забыл здесь?

Шут потянулся и сладко зевнул.

– А я к Прону в кабак ходил, медовухи сладкой отведать. Засиделся и, думаю, не пойти ли по бережку, хмель согнать? Тут, гляжу, вы.

– Ладно сказываешь, - пропела я, - Да только как же ты князя оставил?

– Иииии, лисица! Не знаешь ли, что не до меня Мстиславу нашему?

Вот дуреха я! Как сразу не додумалась? Разве ж будет добрый князь на проделки дурака любоваться, если чужестранец на пороге встал?

– Твоя воля, иди куда шел, - махнула рукой.

– Ээээ, нет, - шут одним прыжком оказался рядом и обнял нас с Осьмушей.
– Вы не спите и мне не след. Чего ж по ночам ошиваетесь? Никак миловаться надумали? А?

– Пчела тебя за язык, охальник!
– я ловко освободилась от шутовских объятий.
– Не твое то дело, зачем мы здесь ходим.

– И то так. Не твое, - вторил Осьмуша.

– Гляди-ка, - Тишка так широко развел руки, что прогнулся в спине и чуть не упал.
– Волки с лисицами неужто заодно?

– На ногах держаться научись, а после спрашивай, - огрызнулся Осьмуша.

Ни дать ни взять настоящим волком становится. «А был ведь щенком слепым», - подумалось мне.

– Ты вот что, Тишка, - вкрадчиво проговорила, - Ступай своей дорогой, а что нас видел, никому.

Шут надулся.

– Темные делишки затеваете, а мне молчать. Ну уж нет! Пойду и все Ростиху скажу! Вот!

Мы с Осьмушей переглянулись.

И откуда только этот дурак цветастый взялся? Да чтоб его... Даже слов подходящих не подберешь.

– Тогда нам помогать будешь, - решительно произнесла я.

– В чем?
– с готовностью спросил шут.
– Колдовать заставите?

– Какое колдовство!
– вспылила я.
– Не велено нам колдовать, забыл? Омелу вот найти хотели, другу хорошему помочь, оберег в дом его принести.

– А ночью чего?

– Так ведь ночью собирать ее и велено. Не слышал, что ль?