– Да-да!
– Николай Эрнестович мелко, по-доброму рассмеялся.
– Будьте осторожнее. Я видел, вас там охранник задержал.

– Ему тоже показался подозрительным мой мыслительный процесс.

– Вот видите!

Из кухни с курицей на противне вышла Лида и скрылась в зале, взорвавшемся при ее появлении восторженными мужскими голосами.

– А мы чего стоим?
– спросила Дина.

– Потому что тормоза!
– сказал Андрей, и повлек их всех в неширокое горлышко дверного проема.

Николаю Эрнестовичу достался свободный стул рядом с Мареком, брат с Диной устроились на противоположном конце стола, подтянув из угла монструозное кресло.

– Ну, кажется, все в сборе, - сказала мама.

– Даже курица!
– громыхнул прозванный утробой мужчина, и все засмеялись, заговорили разом, запередавали тарелки с едой.

Марек занялся оливье. От шума застолья, от сопричастности к жизни, к радости людей по спине бежали мурашки.

Я дома, господи боже мой!
– звенело, шумело в голове. Дома. Сползай маска приличного европейца, трещи шкура. Вылупляется человек.

– Как вам наши палестины?
– наклонился к нему Соломин с наколотой на вилку капустой.

Марек кивнул.

– Город, - сказал он, - по крайней мере, стал краше.

– Дипломатично. Хотя центр действительно облагородили и постарались сделать европейским. Вы же только приехали?

– Утром.

– И где были?

– Наверное, уже везде.

– Быстро вы, - уважительно сказал Соломин.

– И в администрации был, которая комендатура, и на ликеро-водочном, и на базе 'касок', что на окраине, за Строительной. И везде поили. Так что извините, что слегка окосел. Не выпьешь - не разговоришь.

– Марек, - мама сунулась сбоку, заботливо подложила ему в тарелку кусок куриного бедра и несколько мелких картофелин, - ты кушай, кушай. Вон бледный какой.

– Да, спасибо.

Мама чмокнула его в щеку. Кто он был для нее? Все тот же ребенок, только выросший, вымахавший выше ее, уехавший и вернувшийся.

Марек раздавил попавшуюся под вилку картофелину, с болью осознавая, что сам уже не видит мать, как в детстве, молодой и полной сил.

Застолье брызгало обрывками разговоров, они мешались со звоном приборов, скрипом стульев, движением людей. До Марека, хоть он и находился, в сущности, сантиметрах в семидесяти от центра стола, долетала уже какая-то взвесь.

– ...а грибы...

– ...и высадил...

– ...храпит иерихоном...

Он смотрел, как брат, опустив лицо, почти не поднимая глаз, сноровисто орудует вилкой. Нет, ножей не признают! Смотрел, как Дина обгладывает крылышко, как аккуратно укладывает косточки на край тарелки. На мгновение они встретились взглядами, и Марека обожгло стыдом от того, что он, наверное, выглядит как вуайерист какой-нибудь, любитель подглядывать, болезненно наблюдать. Чтобы скрыть это, он полез вилкой в миску с маринованными огурцами. Николай Эрнестович подставил ее ближе. Марек благодарно кивнул. Наколотый огурец капнул на стол. Словом, все замечательно.

– А Марк-то ваш наново еще не женился?
– услышал он.

Одна из маминых подруг, видимо, имела на него планы. То есть, не сама имела. Наверное, присматривала партию для дочери, внучки или родственницы. А что, журналист, живет в европах.

– Не знаю еще, не сейчас, - ответила мама, - позже разузнаю.

Марек улыбнулся. Ничего не меняется.

– А давайте-ка, - поднялся крепкого, спортивного вида мужчина с грубым, словно рубленым, обветренным лицом и по-военному короткой стрижкой, - давайте выпьем за Родину, за страну, которая, дай Бог, снова объединится!

– Ур-ра!

Вскинулись руки с рюмками. Андрей с Диной встали, дотягиваясь хрусталем до хрусталя. Дон! Дзон! Встал и Соломин. Нечего делать - поднялся и Марек.

Дзынь.

– За Родину.

– За Россию.

Напряжение в глазах, в лицах. Секунда неподвижности. И время потекло, потекло дальше. Выпили. Сели.

– А ведь как хорошо было, - вздохнула женщина, что принесла курицу из кухни.
– И свет не отключали, и топили даже летом. Нет, все поменять, все перекособочить, и Москва не та, и соседи - не соседи. Самостоятельная республика!
– горько произнесла она.
– А самостоятельности - с хрен да редьку. Что ж мы такие дураки?

– А мы ли?
– усомнился плотный мужчина.
– Пусть каждый за себя отвечает. Я с самого начала был против.

– За результат отвечают все, - сказал Соломин.

– Те, кто должны отвечать, все уже в Америке, - сказала женщина.
– Наворовали, напокупали себе вилл да домов, нас продали...

– Да мы сами себя продали!
– сказал по-военному стриженный.
– За слова о хорошей жизни! За картинку в телевизоре! Серега Живцов это сразу раскусил, уже тогда хотел часть поднять, но пиндосы подсуетились.