Журналист. Евросоюзовец. Потенциальный шпион. А они по закрытому консервному с выходом в бар...

– Чего стоим?

Дима через его плечо толкнул дверь, и - делать нечего - пришлось входить в тесную кухню, стеснительно кривя губы.

– Извините, можно?

– Мы просто курим, - сказал Андрей, словно имея ввиду, что в противном случае Марека просто не пустили бы.

Форточка была открыта. Из нее тянуло вечером.

Брат стоял у окна, подпирая узкий подоконник. Соломин и мужчина, владевший зажигалкой, сидели за столом. Полный мужчина прижимался к холодильнику. А еще один, худой, темнолицый курильщик как-то втиснулся в зазор между Соломиным и дверью.

Мареку пришлось облюбовать пространство у раковины. Дима рядом занял простенок, спиной сминая полотенца, висящие на крючках. И было даже удивительно, что семь взрослых мужиков уместились на шести, что ли, с половиной квадратных метрах, параллельно занятых мебелью.

Плюс восьмой еще вполне мог расположиться на полу.

Свеча стояла в блюдце на хлебнице. Сигаретный дым белесо плыл в воздухе и медленно, неохотно, таял.

Все еще пахло курицей.

– Очень хорошо, Марек, что вы зашли, - сказал Николай Эрнестович.
– Вы сколько уже живете в Европе?

– Двенадцать, почти двенадцать лет, - сказал Марек, скрестив руки.

Дима остро, по-новому взглянул на него.

– Что вы скажете по поводу того, - продолжил Соломин, - как там относятся друг к другу? В смысле, общественных отношений.

– По разному, - сказал Марек.
– В большинстве своем - никак. Очень обособленно живут. Но в анклавах и общинах держатся тесно. Их потому и полиция почти не трогает. А так - где-то стараются поддерживать контакты, где-то соседей пускают разве что на порог. Раньше основой была семья, но теперь дети все чаще отделяются от родителей, и у родителей отношение к ним тоже, в большей степени, прохладное - люди хотят пожить для себя. Одна такая чета - Иоганнесы - живет у меня под боком. Им за пятьдесят, своих детей даже видеть не хотят. Есть еще какие-то группы в социальных сетях, но это общность, скорее, виртуальная и заканчивается, когда человек выходит из интернета.

– Спасибо, - очень серьезно сказал Соломин.
– А вот при каком-нибудь катаклизме...

Марек усмехнулся.

– А как в фильмах.

– Поясните, пожалуйста.

– Думаю, будет как в фильмах постапокалиптического жанра. Фильмов много, но они все об одном. Одичание, банды, убийства, борьба за пищу и воду, каждый сам за себя. Право сильного. Герой, утверждающий право сильного над сильным. Хотя, наверное, тоже может быть по разному. Я говорю о тенденциях, о поведенческих шаблонах, которые уже прочно забиты вот сюда, - Марек хлопнул ладонью по лбу.

– Откровенно вы, - покосился Дима.

– Воздух, видимо, способствует.

– Это же, ребята, ждет и нас, - сказал Соломин.
– Вы понимаете, какую модель жизни нам навязывают? Модель, где ты совершенно оторван от общества, от института семьи, от необходимых для нормального индивидуального развития социальных взаимосвязей. Потребительская единица. Атом. Пустота. Винтик. В такой искаженной и ущербной системе и рамки функционирования человека задаются в абсолютном примате индивидуального над общим. В самоценности эгоцентризма. В личном успехе как обязательной мечте и цели в жизни. В богатстве, выступающем мерилом успеха. И одноклассники, коллеги, соседи в таких рамках превращаются во врагов и конкурентов.

– Не совсем так, - сказал Марек.

– А как?
– спросил Соломин.

– Скорее, люди предстают как бы чужим миром. Евросоюз сейчас раздает пособия, достаточные, чтобы снять маленькую квартирку и жить обособленно от всего. Не нужен даже личный успех. В своем мире из десяти-двенадцати квадратных метров ты и так король. Интернет, сети, виртуализация и эскапизм.

– Это еще хуже.

– Это тенденция и это уже есть.

– Что ж, - сказал Соломин, - нам придется искать способы этому противостоять.

– Все это хрень, - веско сказал Дима.

– Почему?

– Потому что это далеко, и на это нам - с высокой колокольни. У нас здесь 'каски' и всякие проамериканские уроды во власти, которые нас уничтожают, а вы треплетесь о том, что общество, видите ли, атомизируется. Мы им ни в каком виде не нужны!

– Что ты предлагаешь, Дима?

Николай Эрнестович отклонился назад, словно ему было плохо видно.

– Людей поднимать нужно, - мрачно сказал Дима, - или скоро некого будет поднимать.

– Дим, многих ли ты поднимешь?
– спросил человек с зажигалкой.
– Внутренний протест еще ни фига не в той стадии, чтобы искать силовой выход. Каша, извини, в головах у большинства.

– Есть люди.

– Среди портовых десятка три наберется, - подал голос Андрей.

– Вот, пожалуйста, - сказал Дима.
– Да пол-города выйдет!

Я на сходке, подумал Марек. Я там, где решаются делать революции. В эпицентре. И что, меня убьют как свидетеля?

Он вздрогнул, когда его толкнули в плечо.