Шрифт:
– И про бывшую Россию ничего не пишут?
– Ну, как... Пишут про нарушения прав человека и разгул криминалитета. В последней колонке или мелкой строкой в 'подвале'. Это не интересно. Про Москву побольше, но в том смысле, что она угрожает соседним республикам.
– Знаете, Марек, - вздохнул Соломин, - это все разговоры через линию фронта. Вы - в одном окопе, мы - в противоположном. Вернее, вы даже не в окопе. Вы живете где-то там мирной жизнью. В этом нет ничего плохого, - поднял руку он на желание Марека возразить.
– Но и судить в данном случае о том, о чем не имеете понятия, вы не можете. По крайней мере, опираясь на информацию только со своей стороны.
– Но я же своими глазами...
– Где?
– Здесь!
– Что вы здесь видели?
– устало спросил Соломин.
– Жизнь. Обычную жизнь.
– А 'каски'?
– криво усмехнулся Дима.
– И что? Это порядок, по крайней мере.
Мужчина с зажигалкой присвистнул.
– О, да!
Во взгляде Андрея, брошенном на Марека, проскользнула усмешка, словно он ничего другого и не ожидал. Это почему-то задело до жжения в горле, до внезапной рези в животе. Как проводник на перроне, отказавшийся от пяти евро.
В другом окопе...
– А что, нет порядка?
– спросил Марек, с вызовом поворачивая голову.
– Миротворческий контингент делает то, что вы сами сделать не в состоянии!
Он выдохнул.
Сделалось тихо. Брат смотрел будто сквозь.
– А кто вам сказал, Марек, что мы не в состоянии?
– спросил Соломин.
– Нас вообще спросили?
– Но пограничные конфликты...
– Вы знаете, кто их инспирировал?
– подал голос курильщик, прячущийся за Соломиным.
– О 'летучих отрядах' слышали? О неизвестных группах с флагами Тулы и Рязани? О людях, сожженных в церкви в Пеструхино, наемниками на двух джипах синей, миротворческой окраски?
– Вообще, мне странно вас слушать, Марек, - сказал Соломин.
– С одной стороны вы признаете за Евросоюзом упадок, рассуждаете о поведенческих шаблонах, о тенденциях, которые ведут в тупик, прекрасно, думаю, знаете, как и за счет кого живет Европа, на чьих костях и золоте вырастила свой комфортный мирок, и в то же время напрочь отказываетесь хотя бы подумать над чужой точкой зрения, которая, грубо говоря, не противоречит вашим ощущениям, но противоречит официально распространяемой информации.
– Двенадцать лет в Евросоюзе, - насмешливо сказал брат.
– А ты вообще...
Марек замолчал. Аргументов не было. Говорить о том, что вы тут все в дерьме, не выглядело аргументированной позицией.
По-скотски выглядело.
По большому счету ведь получалось, правы они. Тысячу раз правы. Все виделось, все замечалось, и эмигрантские кварталы, расписанные арабской вязью, полные бородатых нахлебников, и пустые, не перспективные деревеньки, не в России, а в центре Евросоюза, север Франции, будьте любезны, и молоко, белой рекой текущее по улицам Брюсселя, и напудренные до тошноты округлые фразы чиновников, кочующие по полосам газет. Мы будем бороться и отстоим... Мы примем новый, ради всеобщей безопасности... Пьяные оргии, социальные дома, метадоновая терапия, торжественное шествие педофилов-любителей, священики-геи, бога нет, бога нет, бога нет.
И все - под спуд, под гнет, с пометкой 'для служебного пользования'.
Забыть. Отодвинуть. Научиться не обращать внимания. Господи, ну невозможно было бы, раскопав это в себе, жить в мерзости и в мире с самим собой дальше!
– Я понимаю, - сказал Соломин, - это, в сущности, не наше дело. Просто правдой хочется поделиться, нашей правдой. Она не причесанная, грубая, колючая, но она - правда. Взгляд из нашего окопа.
Марек покивал.
– Трудно как бы... Когда тебе в морду...
– Он поднял голову.
– Я знаю, вы думаете - выстроил себе благостный мирок. Даже не выстроил, удачно устроился. А я полгода жил на пять евро в день! Когда гамбургер - полтора евро, а билет до бюро - два пятьдесят. И вечером - чай с гренком на оставшееся.
– Странно, - произнес Соломин, - и ратуете за Евросоюз?
– Да не ратую я!
– Марек смутился.
– Там действительно... Нет, - он мотнул головой, - там совсем не радужно, но я там привык...
– Ох, господин журналист, - сказал мужчина с зажигалкой, - это все страх.
– В какой-то мере.
– Знаете, что я вам скажу, Марек?
– Соломин задумчиво потер глаз.
– Я скажу вам в чем наше отличие. Оно очень простое. Оно отличает отформатированных и европейцев, и американцев, и всех, до кого дотянулась и переварила система нового мирового порядка. Им ни до чего нет дела.
– Я думал об этом, - сказал Марек.
– Постойте, дослушайте. Им нет дела до людей, страдающих на другом континенте, как нет дела до людей, умирающих в соседнем подъезде. Их мир - это они сами. Они слушают только голоса в своей голове и позывы собственного желудка. Им безразлично все остальное. Они сами в себе вытравили все чувства, кроме животных. И поэтому, когда что-то случается в их жизни, в их мире, они остаются наедине с собой. Отсюда и фильмы апокалиптические, где человек человеку - несколько килограмм мяса.