Никто не знал, как надолго.

Соломина не выловили - они успели загнать микроавтобус в один из гаражей за домами и повесили замок снаружи. Там и пересидели.

У хоккейной коробки старики колотили секции поваленного ограждения. Ревел ребенок. Марек бродил между домами, не прислушивался, но слышал разговоры. На душе было муторно. Наверное, он бы бежал и спасал, если бы не один, если бы знал, куда.

Жутко не хватало Андрея.

Не хватало.

– Феоктистова Жору ранили...

– Нам еще повезло, мы в дровеннике...

– Какой-то кошмар! Делают, что хотят!

– Мертвого Канина боятся...

С нарастающим ревом, перекрывая голоса, проскочил над крышами вертолет, взял на север, видимо, к Туле или Рязани. За ним пролетели еще два.

Зашевелились.

– Можно с района выйти?
– спросил Марек какую-то женщину в длинной зеленой кофте поверх светлого платья.

– Нет, - качнула головой она, - запретили.

– А если в магазин надо?

– У вас чего нет?
– живо откликнулась женщина. В ее взгляде появилось участие.
– Хлеба могу дать, немного, четвертушку. Крупы полкило. Манной, правда.

– Нет-нет, - сказал Марек.
– Я не понимаю, почему запретили. А если что-то срочное? Если нужна медицинская помощь?

– Это вам к Тамаре Андреевне, она бывший врач. Вон, у шестого дома стоит, - показала женщина на низкую фигурку в летнем плаще.
– Она подскажет, посмотрит, если что.

– Спасибо, но я вообще, - сказал Марек.

Он кивнул, прощаясь.

Его неожиданно посетило странное ощущение. Марек словно увидел себя с высоты нескольких десятков метров, беспокойную точку, совершающую непонятные эволюции, перемещающуюся от дома к дому. Точку было жалко. И было жалко все другие точки. От них тянулись вверх тонкие черные ниточки страхов и белые ниточки надежд.

Потом пошел дождь.

К вечеру на севере заворчало.

Это ворчание можно было спутать с рокотом далекого грома. Но Марек знал, что это. Канонада. Артиллерийский огонь.

Он был в Турции во время обострения турецко-курдского конфликта. Курдам тогда удалось незаметно подтащить гаубицы и устроить обстрел приграничных территорий. А городок с труднопроизносимым названием, в который их накануне вывезли на открытие агрохимического комплекса, построенного Евросоюзом совместно с местным холдингом, находился, кажется, не более, чем в девяноста километрах от нейтральной полосы.

Ворчало также.

То тише, то сильнее, с перекатами из одного края неба в другой.

Марек выбрался из квартиры в синеву вечера - его что-то все больше тянуло на открытые пространства. Он мельком подумал, что это не опасность остаться под завалами в случае бомбежки и не отсутствие возможности бежать, если случится повторная облава. Просто дышалось лучше, свободней, общность чувствовалась.

Дина вышла вместе с ним.

Какое-то время они слушали доносящиеся с севера раскатистые звуки. Кто-то подошел к ним еще, прикурил и рассказал, что это 'гиацинты'. Сто пятьдесят два миллиметра. Дальность - тридцать километров. Грозное оружие. Долбит, конечно, осколочно-фугасными, в основном, но может и ядерным долбануть.

Электричества не было. Закат над крышами подкрашивал небо.

– А это 'Ноны', - сказал собеседник, расслышав в рокоте изменившуюся тональность.

– Думаете, наступают?
– спросил Марек.

– А куда денутся? Неделя, и здесь будут, если не быстрее. Укрепленных позиций после Новомосковска у НАТО, считай, и нет.

– Скорее бы!
– выдохнула Дина.

– Это да, - вздохнул собеседник, затушил сигаретку и исчез также бесшумно, как и появился.

– Хорошо грохочет, - сказал Марек.

– А я вот думаю, - произнесла Дина, - как далеко мы пойдем. В сорок пятом остановились, а теперь приходится отбиваться по новому. Нельзя останавливаться, надо их всех под корень, как они, методично.

– И чем мы будем от них отличаться?
– спросил Марек.

– Справедливостью, - сказала Дина.
– Они должны ответить за все. Это справедливо. Если все они умрут, это тоже будет справедливо. То, что они несли нам, они же сами и должны полной мерой испытать на себе.

– Даже женщины и дети?

Дина резко повернулась к нему.

– А ты считаешь, что их вины нет?

– Но они же... Они тут не причем.

– Потому что это было бы справедливо!
– выкрикнула Дина.
– Сколько убито здесь? А под Вязьмой? А в Орле и на Балтике? По всей России? Эти люди были при чем? Расстрелянные, замученные. Эти люди в чем провинились? Андрей - в чем? А эти, типа невинные... жрут на крови и веселятся на крови. Пикники, подгузники... В их мире ничего страшного, кроме детской сыпи, не происходит! Страдаем-то мы! И умираем мы! Нет их вины? Есть! Она огромна! И этот страх, что мы придем и спросим за все, передается им из поколения в поколение. Они знают свою вину!