– Нелюди!
– закричала женщина на весь двор.
– Господи, когда же им воздастся?

А Марек чувствовал себя как под болеутоляющими. Деревянное тело. Деревянная душа.

Ночь Марек не спал. Не мог. Мама, приняв какие-то таблетки, легла. Дина осталась сидеть с ним на кухне. Будто сторож.

– Я уйду сегодня, - сказал ей Марек.

– Куда?
– спросила Дина.

– Воевать.

Слово было словно водораздел. Марек ощутил, как с этим словом все в нем встало на свои места. Странно, подумалось ему, иногда жизнь оказывается исполнена смысла только в ожидании скорой смерти.

Дина подержала пальцы над огоньком свечи.

– А ты готов?

Марек пожал плечами.

– Не знаю. Кажется, да.

– Тогда не жалей их, пожалуйста, - сказала Дина.

– Там не будет времени кого-то жалеть, - сказал Марек.

– Погоди!
– Дина вскочила.
– Тебе надо что-нибудь собрать с собой!

Она заметалась по кухне, выдвигая ящички и хлопая дверцами.

– Зубную пасту и щетку?

– Нет. Спички. Соль. Сахар. Это все пригодится.

– Нет-нет, - сказал Марек.
– Зачем? Я же не в поход иду.

– Верно, - Дина на мгновение остановилась.
– Голова дурная. Но тебе совершенно точно не помешают несколько бутербродов. И еще я соберу тебе аптечку!

Она выскочила из кухни. Слушая, как Дина копошится в маленькой комнате, Марек думал, что, наверное, должен чувствовать что-то особенное, а не чувствует ничего. Сидит, смотрит на оплывающий стеарин.

Будда, блин.

Стеарин - блин. Почти рифма. И все правильно. Все так и должно быть. Далеко до нас японцам с их готовностью к смерти. Готовность их - дутая. Не ради родины умереть, не ради людей - ради хозяина.

Нет в этом ума.

– Вот!
– Дина выложила перед ним пакет.
– Здесь жгут, бинты, вата, пластырь, аспирин, ну и прочее, что нашла.

– Спасибо, - сказал Марек.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом Дина как-то несмело улыбнулась.

– Тебя ждать?

– Обязательно. И маме это... помягче.

Он не вытерпел - теснило грудь. Ноут - из сумки, пакет - в сумку. Вышел из квартиры в Андреевой куртке на покосившееся крыльцо. Из деревянного столба, удерживающего козырек, торчала вонзившаяся на добрые пять сантиметров гнутая железка. Могла бы убить, наверное, но не убила, промахнулась.

Дина махнула в окне рукой и исчезла.

Воздух слабо пах гарью. Свиблов так и лежал на земле - его лишь накрыли мешковиной. Вот и ваше завтра, Александр Михайлович. С вами, как с террористом, навелись на телефон... Известное дело.

Марек сел на верхней ступеньке.

Незаметно для себя он выпал из времени, из мира и очнулся только, когда ему от угла дома посветили фонариком.

– Что?

Он привстал, и мир, казалось, качнулся вместе с ним, поддержал его, направил, выдохнув, вместе с ним вытер ладонь о брючину.

– Здрасьте.

Встретил его не Дима, встретил Сашка, младший сын. Он был в темных брюках и темной куртке. На плече у него висел укороченный АК.

– Сюда.

Сашка развернулся и повел его в зыбкую предрассветную мглу, в низинку к гаражам. Свет фонарика, вспыхивая на короткие мгновения, упирался то в кусты, то в гравий дороги, то в силикатный кирпич вырастающей сбоку стены.

– А отец где?
– спросил Марек.

– Ждет, - ответил Сашка.

Ворота крайнего гаража были открыты. Внутри тускло горела лампочка, видимо, питаемая от аккумулятора.

– Здравствуйте.

Марек переступил порог. Сашка остался снаружи. Руки четырех человек потянулись к Мареку.

– Здравствуйте. Алексей.

– Максим.

– Сергей.

– Марк, - каждый раз представлялся Марек.

– Молодец, - сказал Дима, стискивая его ладонь, - бойцов совсем мало.

Как и Алексей, Максим и Сергей, он был уже экипирован. Водолазка под горло. Брюки и куртка защитного цвета. Ботинки.

Шагнув через провал ямы, он потянул Марека к тесно составленным столам с разложенной одеждой, ремнями, разгрузочными жилетами.

– Так, сейчас мы подберем тебе...

Куртку пришлось снять. Рубашку тоже.

– Размер?

– Сорок восьмой.

– Ага, - Дима подал нательную рубашку, за ней - легкую куртку-ветровку.
– Переодевайся.

Марек одел предложенное.

– Не велико?
– спросил Дима.

– Нет.

– Теперь жилет.

Минут пять Дима подгонял под фигуру Марека ремни, щелкал замками, поправлял карманы и подсумки. Марек почему-то представлял себя лошадью в упряжи, которую готовят к выездке.