Она сразу успокоилась, и, кажется, тут же задремала. Сколько времени девушка находилась между сном и явью, сказать было сложно. Но когда открыла глаза, всё на том же месте сидел Савва. На секунду Лив показалось, что он просто превращается в Белую Даму и обратно, настолько часто они сегодня менялись местами. Она вздохнула и приподнялась на локте:

— Ну, чего тебе ещё?

— Есть хочешь? — неожиданно виновато спросил он.

— Нет, — твёрдо ответила Лив. — Я домой хочу. Немедленно.

— Ну, скажем... — задумался Савва, — я смогу попробовать тебя отвезти. Пусть даже с риском для жизни. По такой дороге и в такую погоду. Бензин-то в машине есть?

— Алексеич на какой-то станции заправился. Прямо перед тем, как мы на вашу бетонку свернули.

Савва кивнул:

— Хорошо. Дай мне ключи.

— Какие?

— От зажигания. — Он посмотрел на неё опять с напряженной тревогой.

— Откуда они у меня?

— Но машина-то закрыта. Кто её закрыл?

— Не я, это точно.

Парень обреченно вздохнул, махнув на Лив рукой:

— Ладно, что-нибудь придумаю. Главное сейчас — колёса. Для начала проверить, а вдруг они не проколоты, а просто спустили?

Лив обрадовалась, но тут же оборвала радость в себе, опять предчувствуя подвох:

— Чего это ты стал таким милым?

— Всё очень просто, — вздохнул парень. — Мне до смерти надоело с тобой возиться. Ты просто притягиваешь неудачи, и чем дальше отсюда окажешься, тем лучше будет для меня.

Лив рассердилась:

— Почему это я притягиваю? Это у вас тут вообще место какое-то... Проклятое место. Вот.

— Не трогай наш посёлок, неудачница, — сочувствию Саввы пришел конец. — Ты лучше достань компрессор, чтобы шины накачать.

— Это каким образом я среди леса достану совершенно неизвестный мне компрессор?

— Вообще ерунда вопрос, — сказал Савва. — Тебе нужен Геннадий Леонтьевич. И я тебе даже помогу дойти до его дома. А?

— Какой такой Геннадий Леонтьевич?

— Да дедушка, самородок наш. Он вон там, недалеко, на склоне, живет. Отшельник, — с затаённым уважением произнёс Савва. — Никого к себе не подпускает.

— Так ты же сказал, что тут никого, кроме нас, нет? — удивилась Лив.

— Так ты про нормальных спрашивала. Кто бумаги показать может. А дедушка того... Не по этой части. Он у нас гениальный изобретатель.

Глава 4. Катастрофа ума одинокого изобретателя

Жизнь его не удалась с самого начала. А, может, наоборот, и удалась, только не с той точки зрения обывательского рассуждения о сущем, которой принято измерять судьбу, а с другой. Потусторонней. В общем, как посмотреть. Геннадий Леонтьевич воспитывался у дедушки с бабушкой, мать жила сама по себе, отца он не помнит. Единственное напутствие, которое дала ему родительница...

Он никогда, даже в самом раннем детстве, не думал о ней «мама». Только «родительница» или «мать». В одно из редких своих посещений родного дома, она села напротив трехлетнего Гены, цепляющего на ложку густую манную кашу, и сказала, обдавая тяжелым алкогольным смрадом:

— Ты родился рабом и если хочешь выжить, учись всему сам

Маленький Гена согласно кивнул и углубился в тарелку, разбивая ложкой особенно неприятные комки манной слизи. Мать с отчаянным страхом посмотрела на него, пробормотала, еле слышно: «Проклятое семя». Мальчик и ухом не повел. Что любовь, что ненависть — ему было абсолютно всё равно. Человеческие чувства для него всегда были как песок. Ни съесть, ни выпить. Взять в ладонь можно, да только — зачем? Всё равно меж пальцев утечёт.

Так и жил в родне: по природе свой, по жизни — чужой. В школу пришел только один раз, лет в пять. Посмотрел, послушал, больше не появлялся. Пытались его образумить всяческие соответствующие органы, но и тут не сложилось. Уж слишком необычный был мальчик. Поставили вердикт «умственно отсталый» и отступили. А кто в глухой деревне будет с ребенком алкоголички, лишенной родительских прав, возиться? На счастье Геннадия Леонтьевича, никто и не стал. Бросили его все в полном покое.

Сам научился читать и писать. В семнадцать лет пошел работать сапожником, затем печником, в девятнадцать освоил трактор, затем сдал экзамены на газоэлектросварщика, ещё через десять лет получил права на вождение автомобиля. Работал дальнобойщиком на бензовозах, освоил профессию токаря. Вся жизнь прошла по гаражам и механическим мастерским.

Но эта была жизнь внешняя, с точки зрения обывательской, неудачная. А была другая, потаённая, великая, распирающая горизонты, за которые никто из окружения Геннадия Леонтьевича не заглядывал, и заглянуть даже при всем желании никогда бы не смог. Да и не захотел бы никто туда заглядывать, стоит отметить по здравому рассуждению. Истины ради.

Это тяжёлое бремя упало на Геннадия Леонтьевича. Не из тех, что дает человеческая судьба, нет, другое — бремя познания невидимого, отчуждающее от мира людей. Когда впервые это случилось с ним, изобретатель точно не помнит, хотя, что именно случилось, помнит ярко и сочно. И да, с тех пор как Оно появилось и стало приходить в его жизнь всё чаще и чаще, забирая его настойчиво из той реальности, которую прочие многие считают нормальной, перед изобретателем открылись другие горизонты. То, что случилось однажды, Геннадий Леонтьевич называл про себя «схемой фантастического сна».