— Я — жертва, — громко сказал он. — Напрасная, ничего не подозревающая жертва. Я нахожусь на той чаше весов, которая склоняет мир в сторону света, и противостоит разрушению. Вы — мои враги, а время — друг мой. Уничтожив меня, вы его получите.

Одновременно что-то нечленораздельное закричала Лера, приказным голосом «Савва, не смей!», — скомандовал Фарс, и Миня хлопнул в ладоши. Савва исчез. На карте сидел маленький, взъерошенный воробей. Он секунду вертел непонимающе серой головой, затем пронзительно вскрикнув, поднялся к потолку, вылетел в сени и пропал. За окном послышался клекот и шум крыльев. Затем настала оглушающая тишина.

Тут уж Лив громко заорала «А-а-а», стукнула по столу руками и выскочила из комнаты, потеряв на ходу даже свою куртку. В волочащихся по земле штанах, чужой футболке и носках. Обуться она, понятно, уже не успела. Инстинкт самосохранения подсказал ей, что нужно бежать отсюда. Вот только куда? Выбирая меньшее из зол, она устремилась к дому сумасшедшего изобретателя. Ибо вокруг был только лес и пугал он её нисколько не меньше, чем странная компания. В которой только что... Господи, этого не может быть! Совсем, совершенно не может быть. Но ... Но неужели они действительно только что превратили Савву в воробья?

Глава 7. Застарелая сладость

Геннадий Леонтьевич не то, чтобы ждал, а просто знал, что это случится. Ему было известно всё, за некоторым, впрочем, исключением. Вот чего он никак не хотел допустить, так это, что кто-то требовательно и истерично забарабанит в его дверь. И именно в такой неподходящий момент.

Изобретатель пытался уснуть. Эта выматывающая бессонница к ночи надвигалась особенно тоскливо и беспросветно. Он использовал каждую возможность, каждый признак надвигающегося успокоения, чтобы попытаться провалиться хоть и не в сам глубокий, здоровый сон, а хотя бы в его прибрежье.

И сейчас он, почувствовав слабость в коленях, тут же проковылял к кровати, лег и крепко зажмурился. «Слаб человек», — пронеслось у него в голове. «Слаб, хрупок и никчемен. Пора переходить к символам». Переходить не хотелось. Он отдалял эту неминуемую данность настолько, насколько мог, потому что при всех преимуществах нечеловеческого существования, его сегодняшнее положение устраивало изобретателя гораздо больше. Хотя бы за благословенную возможность пользоваться сферой. Ещё бы немного...

Но катастрофа надвигалась неумолимо. Кроме того, что изношенное тело всё чаще напоминало о себе внезапно, и неожиданность эта была чрезвычайно неприятной, появлялись проблемы и в самой сфере. Скоро там станет так тесно от желающих поживиться хоть чем-нибудь, что руку нельзя будет вытянуть без того, чтобы не наткнуться на чью-то ещё. Теснота и толкотня были невыносимы для Геннадия Леонтьевича абсолютно на всех уровнях. Как на физическом, так и на виртуальном, и — дальше — на символическом. Из-за этого он до сих пор избегал тесного общения с императором и его компанией. Он делал для них то, что должен был делать, но влиться в дружный коллектив — увольте. Геннадий Леонтьевич умер там, перед старым гаражом на рассвете, а Фарс, уполномоченный Солнечными богами, привез в Пихтовку только представление о сущности изобретателя.

— Символ должен быть, — ворчливой тихой скороговоркой бормотал изобретатель, так и не открывая глаз, — глашатаем космоса в мире горнем. Творчеством должен быть, высшим воплощением вселенских энергий. Паяцем, пляшущим на веревочках, протянутых из космоса. Символ только тогда есть истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен... Он многолик, многосмыслен и всегда тёмен в последней глубине...

Бормотанием Геннадий Леонтьевич закрывался, в том числе и от информации, которая навязчивой стаей мух, проникала к нему извне.

— Я не хочу знать! — Крикнул он и погрозил сморщенным кулаком, похожим на печёное яблоко, кому-то в пространство. — Вообще ничего не хочу знать.

А как раз вот тут в дверь резко и напористо затарабанили. Изобретатель не мог игнорировать этот факт, хотя бы потому, что вход в его неприкосновенное жилище был весьма хлипок и ненадёжен. Ещё пара ударов и в дом всё равно войдут, только вот потом дверь нужно будет ставить заново. И что-то подсказывало изобретателю, что это придётся делать именно ему самому, несмотря на низменность действа, требующее только элементарных навыков, а совсем не катастрофического ума, коим изобретатель уникально обладает.

Он закричал, негодуя, вложив в голос всё своё недовольство ситуацией:

— Сейчас иду!

И прибавил, не менее грозно:

— Навязчивая птица!

За порогом с перекошенным лицом и торчащими в разные стороны, мокрыми и встрёпанными волосами тяжело дышала Оливия. Он оглядел девушку с головы до ног, покачал головой, оставшись недовольным тем, что увидел, и посторонился. Настолько, чтобы она могла пройти, но поняла, что изобретатель этого визита абсолютно не одобряет.

— Я... они... Савва...