Слабо покусывая нижнюю губу девушки, Кастеллан задумывается и понимает, что всё это правильно. Он не чувствовал правоты своих действий, когда касался тел абсолютно чужих, неродственных ему, душ, а сейчас он касается её и по коже растекается приятное тепло осознания, что рядом есть кто-то, кто рядом и останется до конца, как бы страх остаться брошенным не пытался подорвать веру в это. Пара дней, они прибудут в Сан-Франциско, город тысячей огней и утренних туманов, покончат с яблоком из сада Гесперид и сбегут из этого мира, озираясь назад лишь для того, чтобы узнать – нет ли за ними хвоста в виде прошлого, которое явно будет преследовать до конца. И они будут бежать, пока не найдут уютный маленький городок с мизерным населением, нулевым процентом древнегреческих чудовищ и доброжелательными людьми. У них впереди неизведанные вселенные тысяч пунсонов на карте огромной Северной Америкой с разными климатическими поясами. У них впереди обширные океаны новых чувств, новых ощущений.

Медленно, стараясь растянуть момент, он убирает одеяло, закрывающее взор на хрупкое тело, проводит по изгибам, припадая губами к тонкой шее, на которой нервно пульсирует сонная артерия, а в грудной клетке, которой он касается пальцами, стучит сердце, грозясь нахрен снести оборонную стену из костей. Броситься наутёк, чтобы потушить пожар, зажжённый внутри ухмылкой и взглядом. Слабый вздох тонет в новом поцелуе, и Элизабет ничего больше не желает, желает только утонуть в его лазурных бухтах и дышать водой, что несовместимо с жизнью, но она попытается совершить невозможное.

Один момент, всего секунда, за окном бьёт молния в какое-то одинокое дерево и пожар в попытках разнестись по округе гаснет струйкой дыма под толщей длинных капель, расчерчивающих небо и окрашивающих его в стальные и свинцовые света, а с каждым часом, приближающимся к вечеру, тучи раскрашивают тонкими пластами антрацита, отдавая осадкам свою энергию от сгорания.

В хмуром дне они наслаждаются друг другом, вдыхая один и тот же запах – их общий – и улыбаются в мягкие губы, вновь сливаясь в поцелуе. В такие моменты чувствуешь себя самым обыкновенным и самым счастливым человеком на свете, знаешь, что вся жизнь как на ладони: расписана по мелочам с ещё более мелкими деталями и огромным миром рядом, изведывать который нужно начинать незамедлительно.

Но всё прекрасное заканчивается с окончанием дождя, и тогда приходится выйти на сырую трассу и снова измучить ноги, ноющие в суставах от изнурительной ходьбы, приходится терпеть сырость и серость небес, обволакивающую холодом. Приходится вжиматься в ткань тёплой кофты, прижиматься друг к другу, чтобы чувствовать себя не одним среди ледяных ветров в округе Питтсбурга.

Элизабет сжимает сильнее лямки рюкзака и напрягается всем телом, когда автомобиль по близости начинает сдавать ход, но расслабляется, когда машина заворачивает на тропинку усыпанную камнем и реками луж. Паранойя становится твоим вторым «Я», когда пытаешься выжить в мире, который и сам не прочь выжить тебя из себя.

Лука пытается, правда пытается, вобрать в себя печали и усталость этих дней, пытается заставить девушку не думать о том, что не выпрыгни она, может, всё бы получилось, может, она бы сейчас сидела за столом в тепле, улыбалась своей семье и уплетала за обе щеки невероятно вкусный ужин, делясь впечатлениями о новом дне в новой школе, где смогла подружиться с парой милых ребят, призывающих её отправляться в лесные походы, прогулки по городу или просто вдохновляющих на уютные посиделки в комнате, когда за окном темнеет и лунный свет вместе со звёздами дают жизнь новому миру. В таком случае, это было бы из рубрики фантастики, если не фэнтези, ведь полубогов преследует повторяющаяся линия судьбы – смерть с распростёртыми костлявыми объятиями и самодовольной ухмылкой, мол, не смог убежать. Лука пытается заставить себя верить в то, что Элизабет действительно отказалась от всего, чтобы принять его. Она даже отказалась от самой себя, ибо несовместимо это – нанесённые раны, от которых остались белёсые молочные шрамы на фарфоровой коже, и поцелуи, покрывающие каждый сантиметр кожи. Видимо, парень действительно сожалел о произошедшем, касаясь губами бледных полосочек, чуть ли не зализывая их, думая, что это всё ещё незатянувшиеся увечья, оставшиеся воспоминаниями под корой мозга.

Вот бы развернуться назад во времени с нынешними воспоминаниями и подарить ей ещё больше огня, тепла и улыбок. Поэтому сейчас он нежно обхватывает её плечи руками, продолжая размеренно шагать по размытой обочине, изредка спотыкаясь, но не падая в грязь. Шумные и глубокие вздохи впитывают в тело свежий запах после дождя, приносящий каплю расслабления. Всего лишь микроскопическую каплю, облегчающую боль в коленях и голеностопе от каждого шага.

Наконец-то они доходят до крупного города, пройдя не такое уж и огромное расстояние, кажущееся безумно коротким из-за разговор ни о чём и лёгких прикосновений, полных неприсущей Луке нежности. Он ведь всю жизнь был грубым, наглым и самодовольным парнем, зарывшим своё сердце под одинокой сосной огромных размеров, охраняющий их лагерь, он похоронил самого себя вместе с девочкой, которая никогда не улыбнётся ему и не скажет:

«Эй, парень, чего киснешь?».

И, вот, при взгляде на девушку с кофейными волосами и прекрасными изумрудными ореолами радужки Кастеллан словно возвращается туда. Нежно потирает шершавыми подушечками корни дерева, под которыми скрыта кукольная кожа и прикрытые глаза цвета грозовых туч. Он возвращается к покойной дочери Зевса, Талии, и вынимает своё сердце, покрытое тёмно-зелёным мхом, отряхивает его и заставляет светиться ради другой. Да, блёклое пятно на пульсирующей плоти никогда не станет вновь цветным, ведь боль потери – самая худшая боль, когда осознаёшь, что человек, с которым пережил действительно трудные и опасные моменты, больше не может прикоснуться к тебе тёплыми руками и заставить поверить в то, что мир всё-таки не потерян.

Фитч стоит только растянуть бледно-розовые губы в улыбке, и солнце возрождается в груди парня, сжигая его прошлого и вверяя настоящего, восставшего из пепла собственного тела. Эта девушка дала ему больше, чем сама сознавала.

Эта девушка дала ему себя.

***

От лица Элизабет.

В очередной раз по собственной глупости бьюсь об окно лбом и ойкаю, потирая место удара горячей ладонью. Лука смотрит на меня с усмешкой, отчего чувствую себя неловко и кротко улыбаюсь, тяжело вздохнув от собственной неуклюжести, взъерошив приглаженные влажностью после дождя волосы.