Я не зову порыв, так как он убедил меня разорвать связь... и потому, я не сожалею о решении.

Просто трудно желать что-то, что принесло такую боль.

И все же... Я все еще хочу Вейна.

Мысли о его имени заставляют мои внутренности сжиматься.

Как бы высокомерно это ни звучало, я никогда не думала, что он мог отвергнуть меня.

Он отвернулся, будто сама мысль о том, чтобы поцеловать меня, была ему противна.

Какая-то маленькая, рациональная часть меня помнит сожаление и беспокойство, которые я видела в его глазах, когда он сделал это, и знает, что, вероятно, за этим решением, что-то стояло, не учтенное мной.

Но сокрушенные, раненые части не могут перестать наблюдать за ним с Соланой.

Они шагают по местности, она рядом с ним, придирается к каждому его слову. Я уверена, что они обсуждают стратегию, но...

Она все еще носит их браслет-связь.

И они путешествовали вместе.

И она настолько мягкая и соблазнительная.

И единственное слово, которое я ухватила из его оправдания, была «Солана».

И...

Я дура. Даже если мои опасения обоснованы, это последняя вещь, о которой я должна думать перед сражением.

Я закрываю глаза, пытаясь представить бывшие стены, возвышающиеся во мне, окружающие любые эмоции.

Я должна быть холодной.

Спокойной.

Оцепенелой.

– Я чувствую, что Силы Бури приближаются, - говорит мать, заставляя внутренности завязаться в узел.
– Они должны приземлиться через несколько минут.

Быстрее, чем я ожидала.

Я отправила экстренный зов меньше часа назад.

Они, должно быть, ускорили свой полет силой боли.

Во рту становится кисло от таких мыслей.

– А что насчет Райдена?
– спрашиваю я.

– Он знает, как скрыться от моих чувств. Но я ощущаю достаточно турбулентности, чтобы сказать, что он в пути. Я не могу предположить его точную траекторию, но подозреваю, что у нас есть время. Он будет ждать, чтобы мы заняли свои места, и ему подготовили воздух. Тогда он покажется.

– Спасибо за отчет.

Я предполагаю, что она уйдет. Но после нескольких секунд мать говорит мне:

– Ты должна готовиться с другими.

– Я готовлюсь.

– Нет, ты сохнешь по мальчику.

Моя рука напрягается на ветрорезе, но я закрываю глаза, отказываясь позволять ей травить меня.

Она похожа на москита... если ты не можешь прихлопнуть ее, единственный выбор состоит в том, чтобы позволить ей насытиться кровью и улететь.

– На случай, если ты беспокоишься, - шепчет она, - я не злюсь на тебя за то, что ты сделала мне больно.

– Я не беспокоюсь.

Я слышу ее вздох:

– Так вот как теперь? Мы даже не можем поговорить друг с другом?

– А мы когда-нибудь разговаривали?

Все, что я помню, это годы, когда она позволяла мне нести вину за смерть моего отца... годы, когда я потела в пустыне под солнцем, живя в полуразрушенной лачуге, потому что мне были не рады в ее доме.

Она снова вздыхает:

– Я никогда не понимала, что быть матерью так трудно.

– Да, должно быть для тебя так ужасно думать о ком-то помимо себя. И теперь ты сидишь и ждешь сочувствия...

– Я не жду сочувствия, - прерывает она.
– Я надеюсь на понимание. Знаю, я не была хорошей матерью...

Мне приходится рассмеяться над этим.

– ... но это не значит, что какой-то моей части не жаль, что я таковой не была, - заканчивает она.
– Я действительно время от времени пробовала, хотя хорошо знаю о своих недостатках. Неужели нельзя признаться, что я не была готова?

– Да, - отвечает Вейн, и каждый нерв моего тела трепещет.

Я могу сказать, что он стоит надо мной, но когда я вынуждаю себя поднять голову, все, что я вижу, ореол слепящих светлых волн, стоящих рядом с его тенью.

– Я не пытаюсь защититься, - говорит моя мать.
– Я пытаюсь извиниться.

– Ну, отстойно получается, - говорит ей Вейн.

Я чувствую, что улыбаюсь. Но улыбка вянет, когда я собираюсь и поворачиваюсь к матери. Веснушки украшают ее лицо, и я понимаю, что это засохшая кровь.

Я пытаюсь почувствовать себя виноватой... но все, что я ощущаю, это усталость.

– Ничто, что ты говоришь, никогда не изменит тот факт, что Гас мертв из-за капкана, который ты на нас поставила.
– Я стряхиваю траву с ног и поднимаюсь, чтобы уйти.