– Естественно. Я всеми силами старалась защитить тебя от негодяя, которого твой отец упорно пытался привести в дом, а теперь ты встаешь на его сторону, – с досадой пожаловалась София. – Не представляешь, как я страдала. А как я пережила четырнадцать лет одиночества, больная, одинокая, во враждебной стране, в этом вредном для меня климате? Ведь я жила и боролась ради тебя, защищала то, что тебе принадлежит: состояние, будущее, твой дом, честное имя.

– Я это прекрасно знаю, – признал Ренато, словно извиняясь.

– Ну, если знаешь, тогда не терзайся.

– Хорошо, мама, – прервал Ренато, желая закончить неприятную сцену. – Забудем об этом. Завтра я поеду в Сен-Пьер. Договорюсь с Айме и сеньорой де Мольнар, чтобы они готовились к поездке. Тебе очень понравится Айме, и вдвоем мы попытаемся вознаградить тебя за все испытанные трудности. Вот увидишь.

12.

Отдаваясь гулом в глубине грота, наполняя его медовым именем, раздался мощный голос Хуана:

– Айме, Айме!

Никто не откликнулся. Он шагнул по мягкому песку грота и вышел оттуда на пустынный пляж. Ловко перепрыгнув острые камни, он вскарабкался по нехоженой тропинке крутых склонов.

Он пробрался в глубину сада Мольнар. Рядом меж камней прыгали беспокойные воды ручейка, освежая воздух; с толстых стволов свисал цветной, плетеный, шелковый гамак. Трон опасной женщины, которую он любил, пустовал. У гамака на земле валялся цветок, сорванный беспокойными и страстными пальцами, веер, крошечный флакон с духами и последний номер вольного парижского журнала. Хуан Дьявол отодвинул ногой эти безделушки и осторожным тигриным шагом, словно из засады, приблизился к старому дому, и прошептал:

– Айме, Айме!

– Доченька, разве ты не рада снова оказаться здесь?

– Да, мама, я рада. – Моника де Мольнар только что приехала из монастыря, одетая в накрахмаленный головной убор и белую власяницу послушниц Рабынь Воплощенного Слова. Отшлифованное, блестящее, серебряное сердечко, приколотое к груди, дополняло убранство, которое чудесно подчеркивало ее величественную осанку.

– Было так грустно возвращаться в этот дом без тебя, – всхлипывая, запричитала Каталина де Мольнар. – Я так по тебе скучала!

– Ты скоро привыкнешь, мама.

– Никогда, дочка, никогда. Измени свое решение, моя Моника. Везде можно служить Богу.

– Я знаю, мама, еще знаю, что скоро тебе понадоблюсь; одной Айме хватит, чтобы заполнить этот дом. Кроме того, она скоро выйдет замуж, и тогда ты будешь жить вместе с ней, как и полагается. Я же последую своим путем. А где Айме?

– Рано утром она уехала с подругами. Мы не подозревали, что меня вызовут и сообщат о твоем разрешении покинуть монастырь. Увидишь, как она обрадуется, когда вернется и увидит тебя здесь. Твоя сестра безрассудная, но хорошая. И тоже любит тебя, дочка, поверь мне.

– Мне тоже хочется в это верить, мама.

Моника неуверенным шагом пересекала большие комнаты старинного дома с массивными выбеленными стенами, старой и хорошо ухоженной мебелью, с широкими окнами, выходящими в дикий сад – единственное наследство, которое оставил им покойный сеньор де Мольнар.

– Полагаю, ты можешь снять облачение?

– Конечно, хотя предпочитаю не снимать.

– Хорошо, – подчинилась Каталина. – Не буду тебе мешать. Это твоя старая комната. Хочешь снова ее занять? Думаю, она лучшая, здесь больше света и воздуха. Подожди меня немного, пока я отдам распоряжения, чтобы все привели в порядок. Я позову служанку.

Моника де Мольнар осталась одна, но не задержалась в комнате с широкими окнами. Она чувствовала глухую тоску, и ей не давало покоя какое-то волнение. Она прошла ряд длинных широких комнат. Двигалась машинально, словно подталкиваемая какой-то посторонней силой, сердце ее билось с волнением в старом отчем доме. Наконец, Моника дошла до последней пустой комнаты, где за большими ставнями окна шевельнулась тень. Затем дерзкая рука толкнула и распахнула их настежь, и мужской голос воскликнул:

– Айме, наконец!

Потрясенная Моника отпрянула, за решетками окна показалось мужское лицо. Как два клинка, скрестились в воздухе их взгляды. Глаза Моники расширились и стали жесткими, неподвижными, высокомерными. Впервые в жизни Моника де Мольнар видела Хуана Дьявола.

Хуан не отступил и даже не скрывал удивления. На нем были неопрятные брюки, закатанные до колен, и полосатая грубая матроска. Казалось, самый обычный моряк каботажного судна; но выражение лица слишком надменное, осанка слишком гордая, широкие босые ступни твердо ступали по земле, уверенный в себе, он хитро и насмешливо улыбался, спокойно изучая прекрасное лицо женщины в накрахмаленном головном уборе, и воскликнул, извиняясь: