Нет, пусть набирается, конечно, но в меру же, а то… А то Яру, наверное, переобщавшемуся с кошаками, уже мерещится всякое: шерсть там огненная дыбом, хвост трубой… Какой такой хвост у Кречета?! Какая шерсть? Но на память приходили мельком виденные огненные когти, и сомнения снова заставляли чесать в затылке: птичка, говорите? Не потому ли Айлэно так усмехался? Но крылья-то крылья — не примерещились же в прошлый раз? Не примерещились, их все видели.

Потом Яр увидел его — Янтора! — и потерял из виду Кречета, потому что во все глаза смотрел на горца в яркой праздничной одежде, ничуть, вот ничуточку, ничем, кроме глаз, не напоминающего того страшного до перехваченного дыхания удэши в белом, каким тот показался в последний раз. В одном Янтор себе не изменил — знаков рода на его одежде не было. Яр пробрался через толпу, стараясь не потерять его из виду, но удэши, казалось, никуда не собирался исчезать, приветливо улыбнулся ему:

— Айэ, Эона.

— Айэ, Янтор, — поздоровался Яр. — А можно с тобой кое-кого познакомить?

— Познакомь, только позже, смотри, сейчас в круг уже пойдут, — Янтор подмигнул ему, смешливо прищурился на облаченного в белое горского парнишку, чуть постарше Амариса.

Яр и сам уставился на него, стараясь не пропустить миг преображения. И — вот оно! Горец шагнул за сплетенные ветви стланика и искрянки и перестал быть человеком. Так же как Амарис — собой. Не было там, в кругу, никакого наследного нехина — был горский мальчишка, удачливый охотник и отчаянный, до последней капли души отчаянный воин, идущий на свою самую важную битву. И пусть голос срывался, немного, почти незаметно, но звучал чисто, словно хрустальный рог.

— Пред Небом и Землей, Водой и Пламенем, я, Экор, сын людей, вызываю тебя на поединок!

И смех, раздавшийся в ответ смех удэши заставлял вздрагивать, будто и впрямь там — а не тут, рядом — страшное и древнее. Яр на всякий случай даже покосился, но нет: Янтор стоял, заложив руки за спину, тоже любовался преображением бойцов.

— Это вправду было?

— Люди многое забыли, но кое-что помнят даже слишком хорошо, — проворчал удэши, прислушиваясь к хулительной песни и слегка хмурясь, хотя глаза его искрились смехом.

— Ну что поделать, — в тон отозвался Яр. — Янтор… А сколько времени с тех пор прошло?

Спросил — и замер, боясь услышать снова пространный, значащий все и ничего разом ответ, глядя, как в первый раз скрещиваются лезвия ножей.

— Много… Я не считаю года, Эона. Считают люди. С тех пор утекло полных три тысячи весен.

Звенели клинки, срывалось дыхание бойцов.

— Он был изранен так, что я… вспомнил… — Янтор замолчал, не отрывая взгляда от увитого алыми ленточками Амариса. Потом продолжил: — Впрочем, сражался он, как горная рысь — отважно и без страха, и умудрился ранить меня. Наша кровь смешалась, и я подумал, что это знак Стихий. Перевязал, завернул его в свой чампан и отнес в то место, что стало мне домом. И три дня выхаживал, отпаивая травами и диким медом.

Яр молчал, хотя на языке отчаянно вертелось, грозя слететь с губ «А где это?». Где дом Янтора? Вместо этого он спросил:

— А потом? Когда Экор очнулся?

— В день нашей схватки Экору исполнилось шестнадцать зим. Моя кровь подарила ему единение со Стихией. Когда он спустился с гор, он был уже нэх. Еще несколько лет он приходил ко мне учиться. А потом мы поднялись на Птичью, и я едва не поседел, когда он прыгнул вниз, — в голосе удэши прозвучало что-то такое… человечное, странное, должно быть, для существа его вида. Может быть, именно таким тоном говорил Хозяин неба о своем младшем сыне, когда тот, будущий Страж Эфара, в детстве сунулся в костровой круг?

— Это было первое посвящение, да? Он ведь полетел?

Экор наконец вывернулся, как-то поднырнул под занесенную руку, повалил удэши на истоптанный снег. Бой был выигран, как и все три тысячи боев до этого. Как и самый первый. И люди молчали, слушая последнюю, срывающуюся от усталости и напряжения, но все равно полную ликования песнь.

— Конечно, Эона. Он полетел. Люди видели его полет и назвали Аматэй. С тех пор в роду анн-Эфар сыновей называют так, чтоб первая буква имени совпадала. Иди, поздравь Амариса. Он справился. Весна будет хорошей.

— А ты не уйдешь? — Яр поднял голову, внимательно глядя в лицо удэши. — Я хотел тебя с ним познакомить.

Янтор думал пару минут, и у Яра вспотели ладони и сильно-сильно забилось сердце.

«Не уходи опять, ну пожалуйста!» — мысленно взмолился он.

— Хорошо. Буду ждать вас во-о-он там. Что-то мне жареного мяса вдруг так захотелось…

— Спасибо! — радостно подпрыгнул Яр и побежал к Амарису, которого уже поздравляли, и семья, и горожане — впрочем, наравне с его противником.

Он тоже крепко хлопнул по спине друга, обнял его:

— Вот видишь! Я же говорил тебе — ты настоящий Экор! Пойдем, я хочу тебя познакомить кое с кем!

Еще не отдышавшийся Амарис не стал спорить — просто не понял, наверное. Махнул отцу, выдохнул длинно, шагая рядом — и остановился, как вкопанный, увидев, куда они идут. Кажется, бой что-то показал ему. Что-то, из-за чего он во все глаза уставился на Янтора и аж заикнулся:

— Йя-ар…

Тот же тянул его за руку, словно упрямого жеребенка за недоуздок: